Моя и точка! - Алекс Чер

Все эти мысли проносились в голове как осенние листья по двору, подхваченные ветром, когда она отмывала плиту, начищала кастрюли и тёрла светлый кафель на полу.

Но когда, накупав девчонок и уложив их в кровати, целовала в нежные щёчки, всё же поняла, что ради них должна спасать брак. Хотя бы попытаться спасти. В конце концов, они с Маратом когда-то любили друг друга. И жили совсем не так. И в том, что сейчас творится, вина Ии не меньше, чем Марата. В конце концов, они взрослые образованные неглупые люди — они могут поговорить нормально.

Она распахнула окно, дожидаясь мужа в спальне. И даже решила, что наступившая, наконец, прохлада — хороший знак.

Расправила постель, как он любил. Глянула на часы и села ждать на подоконнике.

Но потеряла дар речи, едва он вошёл.

Опухшая рассечённая губа на его лице, словно он с кем-то подрался. И равнодушное молчание, с которым он встретил её потрясение.

— Марат! — Ия подскочила ему навстречу. — Что случилось?

Он смерил её презрительным взглядом.

— Никогда не видела разбитой губы?

— Но где? Как? Марат, — протянула она руку к его лицу, но он резко отвернулся и поймал её руку. — Вот только не надо этих соплей.

— Но тебе завтра на работу.

— И что? — фыркнул он, скинул домашние брюки и сел на кровать снять носки.

— Ты не хочешь говорить? — пнула Ия носок, что упал на пол первым. — Или я не заслужила знать: что произошло и с кем ты подрался?

— Ну вот видишь, ты сама всё знаешь, — швырнул он туда же второй носок. — Ты же у меня такая умная, что сама дашь ответ на любой свой вопрос. Так зачем спрашивать меня?

И хуже всего, что она ведь и правда знала. И сбитые костяшки Марко сейчас виделись ей совсем в другом свете, чем до этого. Не об стену, не об дерево он их повредил. Может, потом и об стену, но сначала они прошлись по лицу Марата.

И она ненавидела себя за то, что не могла задать мужу прямой вопрос: это был Марко? Потому что ей страшно было услышать ответ. И страшнее всего увидеть изумлённо изогнутую бровь мужа: «Кто? Чистильщик бассейнов? Ты вообще нормальная?» и услышать всё, что придёт ему в голову после этого.

— Хорошо, если не хочешь, не говори, — выдохнула Ия. — Но у меня есть вопросы, ответить на которые тебе всё равно придётся, Марат.

Ия села обратно на подоконник лицом к мужу, сидящему на кровати.

— Ты трахаешь нашу учительницу английского языка?

Он вытаращил глаза.

— Неожиданно, — а потом усмехнулся. — Хотя, чему я удивляюсь? Ведь да, я бы мог. Хоть вот на этой самой кровати. Потому что ты всё равно ничего не сказала бы. И усердно продолжала делать вид, что ничего не происходит. Правда?

— Нет. На это я вряд ли смогла бы закрыть глаза.

— Ой, не надо, — скривился Марат. — Ты так ловко научилась закрывать глаза на всё. Так искусно приспособилась создавать видимость нормальности и благополучия, что трахай я хоть Натэллу Эдуардовну, ты бы нашла мне оправдания.

— То есть то, что я пытаюсь вникать в твою ситуацию на работе, беречь твои нервы и здоровье, душевное спокойствие детей, избегать скандалов — это всё ты называешь «искать тебе оправдания»?

Ия встала. Обняла себя руками, словно ей стало холодно, а, может, интуитивно защищаясь, потому что уже было больно, но, кажется, Марат и дальше не собирался её щадить.

— Или искать себе оправдания. Ведь должна же ты как-то оправдывать своё жалкое существование, — усмехнулся он, как ни в чём ни бывало, развалившись поперёк кровати. Даже голову рукой подпёр, уставившись на жену с интересом, словно Ия ему сейчас споёт или станцует.

Она развернулась, чтобы на него посмотреть и опустила руки.

— Серьёзно?

— Да ты посмотри на себя, — он потрогал разбитую губу, поморщился. — Во что ты превратилась. В кухонный таймер? В секундомер? В кукушку в часах? Шесть сорок пять — завтрак, час дня — обед, семь тридцать — ужин.

— Шесть тридцать — завтрак, — поправила его Ия и покачала головой, не веря, что этот её Марат. Тот, что был для неё всем: светом, счастьем, любовью, жизнью. Тот, что кормил её с ложки бульоном, когда она болела. Ездил в три часа ночи за мороженым, когда была беременна Аринкой. Кто сам связал ей шарф на день рождения. Отрезал жопки у огурцов, когда Ия задумала заняться домашними заготовками. И читал стихи, стоя на одном колене под окном, когда ей было грустно.

— Вот-вот, я же говорю — кукушка, — хмыкнул он.

— И это говоришь мне ты? Тот, кто просыпается ровно за десять минут до будильника, чтобы технично избавиться в меня от утреннего стояка? Тот, кто и завёл все эти правила с дотошностью до минуты? — выдохнула Ия, не веря своим ушам.

— Вот только не надо валить с больной головы на здоровую, — Марат поднял руку предупреждающе. — Я всё же работаю, мне приходится. Но каждый день я возвращаюсь вечером в разное время, а ужин у нас всё равно в семь тридцать. Если я опоздал — вы поедите без меня. Если приехал раньше — жду вместе со всеми. Но это я завишу от временных поясов, расстояний, графиков. А что заставляет тебя с маниакальной точностью следовать этому расписанию? Вспомни, чем ты вообще занимаешься кроме этих тупых домашних дел? Ну? Чем? — дёрнул он подбородком, призывая её к ответу. А когда Ия промолчала, продолжил. — Что у тебя есть для себя, кроме этих стирок, готовок, уборок? Походы по магазинам, бег по утрам, спорт? Так это ты разве для себя? Для меня стараешься. Задницу качаешь, пресс держишь в тонусе. И чтобы ни жиринки, ни ворсинки, а то ведь ни дай бог на сторону начну бегать. И ты думаешь это кому-то надо? Думаешь, мне это надо?

Он пересел, подогнув по-турецки ноги, и теперь смотрел на Ию так, словно она жалкий слизняк, размазанный по стенке. Ждал ответа.

— А что тебе надо, Марат? — спросила Ия машинально. Что бы она ни спросила, что бы ни ответила — всё равно будет не права и во всём виновата. Так к чему сотрясать воздух?

— Да какая разница что надо мне. Что надо тебе, дорогая? Ты сама чего хочешь?

— И чего я хочу?

Он заржал. Зло, нехорошо.

— Ты как в старом анекдоте. «Сёма, быстро иди домой!» «Мама, я замёрз?» «Нет, ты хочешь кушать!» — Снова потрогал закровившую от смеха губу. — Уж с этим ты как-нибудь разберись сама, а? Противно, когда ты каждый день заглядываешь мне в глаза как побитая собака. И знаешь, ведь единственное желание и вызываешь — пнуть.

Слёзы стояли в горле, но она дала себе обещание не плакать. Не сейчас.

— Можно ещё один вопрос?

— Да валяй! — вальяжно разрешил он.

— Руслан твой сын?

— Что? — презрительно скривился Марат. — Кто?! Вот этот Регинин злобный недоносок? Ты считаешь я… — он выдохнул, покачал головой, словно большей глупости в своей жизни не слышал. — Да у меня и не встанет на неё. Но знаешь, — он неожиданно поднялся. Так резво спрыгнул с кровати, что Ия даже отпрянула. — Вот в этом ты вся, — взмахнул он руками. — Ходить что-то там себе надумывать. Мусолить всякую херню, о которой я даже не подозреваю. Годами!