Моя и точка! - Алекс Чер

— А что мне нужно было сделать? Спросить Регину? Или спросить тебя?

— Знаешь, что нужно было сделать? Взять пучок моих волос, — он запустил пятерню в волосы, дёрнул и протянул зажатые в пальцах волоски Ие. — Взять пучок волос пацана и сдать на анализ. Всё! — отшвырнул он волосы. — Всё, понимаешь? Получить отрицательный ответ и спать спокойно дальше, потому что я не его отец. Эта пучеглазая мужебаба не в моём вкусе. Иначе я женился бы не на тебе, а на ней.

— Ну, у тебя ещё всё впереди, — хмыкнула Ия. — Найдёшь кого-нибудь в своём.

— Хочешь со мной развестись? — подошёл он так близко, что Ие пришлось задрать голову, чтобы смотреть ему в лицо.

— Я так понимаю, что всё именно к этому идёт. Я тебя больше ни в чём не устраиваю. Спать ты со мной не хочешь. На задницу тебе мою плевать. Я — никто. У меня нет никаких интересов, кроме детских соплей и твоих грязных рубашек. Тебе не о чем со мной говорить, поэтому ты весь вечер смотришь телевизор, прежде чем лечь спать. Ты больше ничего не рассказываешь о своей работе. А когда я спрашиваю — раздражаешься и орёшь. Я всем тебе стала не хороша, Марат, что бы я ни сделала. И это просто вопрос времени, когда однажды между пятью пятидесятью и шестью утра ты мне скажешь: «Вот там на тумбочке документы, подпиши и свободна».

Он смотрел на неё сверху вниз, играя желваками и молчал.

И это его молчание было куда горше, чем если бы он начал орать, обзывать Ию дурой, выжившей из ума идиоткой, да кем угодно. Она бы поплакала, может, даже в сердцах бросилась на него с кулаками от обиды. Но Марат всегда знал, как её успокоить. Как развеять её сомнения.

Всегда. Но не сегодня.

— Я сделала всё, чтобы ты чувствовал себя любимым и счастливым, — затряслись у неё губы, но Ия снова сдержалась. — Всё, чтобы стать твоей второй половинкой. Старалась взять на себя заботу обо всём остальном, чтобы ты мог спокойно работать. И чтобы мог гордиться своим домом, своей семьёй, детьми, женой. Но это игра в одни ворота, Марат. Насильно мил не будешь. Прости.

Ия отвернулась. Вытерла потёкшие по щекам слёзы.

А Марат даже не шевельнулся. И не произнёс ни слова.

Так и стоял каменным истуканом, словно памятником безупречному себе, когда она вышла.

Она не думала куда идёт. Вниз или вверх по лестнице. Это дверь в гостиную или в сад. Это злополучное полотенце или коврик на полу, на который она села, забившись в тёмный уголок в прачечной. Прижалась лбом к холодному боку стиральной машины и заплакала навзрыд.

Да, она знала, что всё сделала не так. Не так себя вела. Не так поступала. Вместо того, чтобы бить кулаком по столу, требуя уважения — на многое закрывала глаза и сглаживала конфликты. Чаще уступала, чем настаивала на своём. И старалась улыбаться, когда надо было рычать от негодования.

Тряпка! Самая настоящая тряпка, о которую только дети ещё не вытирают ноги, но это тоже вопрос времени.

Она выросла нежным тепличным растением в интеллигентной семье, где не принято было доказывать что-то друг другу криком и кулаками. Своё спокойствие Ия считала силой духа. Умение не обращать внимание на негатив — замечательным качеством. Свою покладистость — готовностью идти навстречу мужу, поддерживать его.

Но она ошиблась. Во всём.

Слёзы текли и текли. И обидные слова мужа всё звучали и звучали в ушах. Особенно не слова, а его молчание — гробовое, могильное, окончательное, как приговор.

Сколько Ия проплакала и просидела в тёмном углу — она не знала. Никто её, конечно, не искал. Дети мирно посапывали в своих кроватях. Муж тоже скорее всего безмятежно уснул. Кому она вообще нужна? Никчёмная, слабая, растворившаяся в своей семье как соль в стакане воды. Без своих личных достижений, устремлений, да что там — даже желаний. Ведь желания мужа и детей она и правда всегда ставила выше своих. Но забота о них, их счастье и улыбки — это и были её желания, других у Ии никогда и не было.

Со всем, что Марат ей сказал, она и сейчас была согласна.

Голова гудела. Мысли носились по кругу. И лучшее, что она могла бы сделать — лечь и уснуть.

Ия проглотила таблетку снотворного. Попыталась пристроиться на диване в гостиной. Включила телевизор, чтобы хоть как-то отвлечься пока снотворное подействует, укуталась по горло в плед.

Но время шло, слёзы текли, а она не видела и не слышала, что происходит на экране — всё так же думала о своём.

Думала о том, что никогда ей не было так больно. И она не знает, как приглушить эту боль. Как собраться. Как принять то, что её жизнь разбилась вдребезги. Что никогда уже не будет как прежде. Хотелось забыться. Погрузиться в какое-нибудь небытие, хотя бы медикаментозное. Хотя бы на время.

Она выпила ещё одну таблетку снотворного. И вышла в сад.

Просто села на крыльце у двери в кухню. Запахнула поплотнее тонкий халат — то ли её знобило, то ли действительно похолодало. И с горькой иронией подумала, что футболку она зря не надела. Зря нацепила эту новую тонкую шёлковую сорочку и халат с кружевами в комплект. Зря надеялась, что на самом деле всё не так плохо. Они ссорились с Маратом и раньше. И порой дулись друг на друга, и не разговаривали ни по одному дню. Но никогда он не оставлял её одну, в слезах. Положа руку на сердце, не так уж часто она и плакала. Но сегодня никак не могла остановиться.

Ия всхлипнула.

Мужская рука протянула ей салфетку.

— Я не умею успокаивать плачущих женщин.

— И не надо, — свернув тонкую салфетку вдвойне, промокнула Ия глаза, когда Марко сел рядом. — У тебя была жена, Марко?

— Была, — кивнул он. — Она изменила мне с моим другом. Потом ему с его братом. А потом нашла себе какого-то дона Педро и укатила с ним в Мексику. Мне было лет двадцать. В общем, это было очень давно. И уже тогда меня звали Луд, — улыбнулся он и протянул руку раскрытой ладонью вверх. — А точнее Луди.

— И что это значит? — положила Ия в его ладонь скомканный платочек.

— Шальной, — пожал он плечами. — Сумасшедший. Jebanuti na svu glavu.

— И ты правда такой? — передёрнуло её нервно или от холода.

— На всю главу, — обнял он её за плечи и прижал к себе, согревая.

Ия уткнулась в его плечо и снова заплакала.

— Он сказал, что я… — давилась она слезами. И сотни раз повторённые в уме обидные слова проливались солёной влагой и впитываясь в ткань его рубашки. — Что у меня…

— Пойдём-ка я тебе налью чего-нибудь, — предложил Марко, когда Ия устала говорить, устала плакать, устала даже думать.

Он помог ей подняться.

— Нет, нет, я не пойду, — отступила Ия.

— Боишься? — усмехнулся он горько. — Чего?

«Чего? — подняла она на него заплаканные опухшие до боли глаза. — А чего я правда боюсь? Чего мне теперь вообще бояться?»