Апсихе - Эльжбета Латенайте

Апсихе начала чувствовать, сколько и какого воздуха там, за глупыми творческими реализациями и самореализациями, горячившими в прошлом. Если бы больше ничегошеньки не создала в жизни, ни одной роли, ни одного предложения, если лишилась бы ног, если было бы изуродовано лицо — пусть. Она начала чувствовать, что больше ничего не хочет. Что ничего нельзя изменить. Потому что всего уже достигла без стремления, пожелала без желания, мысленно уже обзавелась своими площадками для игр. Нет ни малейшего стремления или, точнее, ни малейшего неудовольствия. И все потому, что у нее не было ради чего жить и что терять. Раньше именно неудовольствие заставляло Апсихе двигаться вперед — ей не нравилось, что она талантлива и никто об этом не знает, поэтому сломя голову ринулась скалолазить в искусстве. Теперь все изменилось. Не осталось неудовольствия. Теперь любая поза, цвет, вид материала, плотность и твердость, пропорции, чистота и тени от человека в равной степени волновали и тревожили ее, и ей в равной степени было наплевать на фигурки. Как чудесно меняется мир, в котором нет иерархии второстепенных вещей. И какая чушь — неверие в полноту настоящего. И какой великий надсмотрщик эта чушь. И какие детские эти речи. И как мало мы зачастую понимаем, сколько умников может крыться в глупце.

Апсихе бралась за любую деятельность, не ища никаких категорий и различий, не опасаясь тенденциозных социальных, религиозных, принципиальных, этических, сущностных, внешних и внутренних смыслов. Такими смыслами полна каждая подворотня, но ни в одной подворотне даже из самых уважаемых уст Апсихе не могла узнать, что есть что на самом деле. Только отделившись в странном одиночестве, в котором один человек и один король, и это один и тот же человек, она стала видеть больше, чем видят другие.

Увидела, что каждая встреча с мужчиной может быть огромным актом чистоты. А каждая рука, описывающая хохот живительной силы в Апсихе как достойный порицания, только затягивает узел на своей гноящейся страсти. Потому что описанный ужас всегда указывает не на что иное, как на писавшую руку. Тогда выходит, что ужас ни на йоту не дальше руки, пишущей «ужасы», или языка, их произносящего. И ужасное ни на йоту не больше ужасного говорящего.

Зачем наворачивать ненужные круги сомнительной направленности, зачем тратить время в надежде на неизвестно какой вред неизвестно кому, тем породить и создать его, а тогда — верить в возможность высвободиться из этого еще недавно самими же созданного вреда и браться за освобождение от неизвестно чего неизвестно зачем. Смешно, смешно, смешно! Ведь ценность примеров совершенно очевидно ничтожна. Конечно, эта ценность незаметна и, значит, ни мала ни велика. Веру надо отпустить. Верить, но не вылизывать, а отпустить веру. Когда отпустишь, можно потирать ладони и хватать новую веру. Пусть и самую что ни на есть противоположную прежней.

На что могла положиться Апсихе в случае физического акта с незнакомыми мужчинами и женщинами больше, чем на свое единственное близкое — на что-то, что можно назвать позицией никаковости или верой в любовь, безграничной и не зависящей ни от чего, от каких бы то ни было теорий и опыта — своего и чужого. Апсихе могла размышлять сколько угодно, но в конечном итоге при встрече с мужчинами она больше не интересовалась собой, она хотела уделить как можно больше внимания их счастью. Хотела, чтобы свет, которым ослепит и согреет тех мужчин, не знающих, что покупают за деньги, был как можно более долгим и надежным, чтобы они зверски зарядились, небесно успокоились, смертельно отдохнули. Ни капли злобы, ни капли неудовольствия, ни капли усталости от жизни, ни капли блужданий, ни капли незнания, ни капли усилия не могло быть в тех обстоятельствах. Только произведение, создание двух, которое кормило бы обоих молоком бессмертия и одновременно необратимо уничтожало бы каждую их частицу, утрачивая все смыслы всех прецедентов. Всю до того бывшую аутентику.

Это вязь из школьной программы опять была изменением Апсихе — произведением, говорящим не столько о себе, сколько о том, зачем оно ей нужно или не нужно; произведением, про которое сама Апсихе думала, что может только туманно воображать его, потому что оно было таким неуловимым, будто ловишь воздух или его отсутствие, таким несравненным, такой сутью ее веры, что просто не получилось отделить его от того, чем оно не является, поэтому совсем непонятно, о чем же здесь говорится, и именно это незнание, о чем говорится, благословляло Апсихе больше, чем все остальное, чем любое осуществление ее целей, она хотела как можно чаще впадать в эту растерянность и одновременно во всезнание, потому что чем же они — растерянность и всезнание — отличаются на самом деле?

Как-то вечером, спустя пару дней после визита к троице, Апсихе сообщили, что через несколько часов ее ждет первый клиент. Когда положила трубку, нахлынуло огромное волнение, застучало громко сердце, лицо осветила широкая улыбка, а глаза — глаза смелости и счастья — засияли впервые за долгое время. Она совсем ничего не знала, не знала, не знала. Поток мыслей сменил трепет чувств. Поняла только одно: это событие сулит то, чего в ее жизни болезненно не хватало — мужского человека.

Свидание в какой-то гостинице в 10.30 вечера. Едва Апсихе узнала об этом, ею тут же овладели их величества припадки ожидания, как благословение она встретила известие, что наконец-то вечер проведет не одна, что скоро поедет в какую-то неизвестность к кому-то неизвестному, из чистого энтузиазма. Нарядилась в то, что ей казалось подходящим к случаю, села на поезд. Всю дорогу к дому троицы, куда пообещала заглянуть перед свиданием, еще больше, чем обычно, улыбалась прохожим и попутчикам, была еще вежливее и нежнее с надоедливыми, незнакомыми, приставалами. Доносилась музыка, и все обещало быть прекрасно по крайней мере настолько, насколько она представляла. Хотя всегда больше всего хотела того, о чем даже не думала, что хочет, чего не хотела, и того, о чем даже не думала, что возможно. Мысли вертелись вокруг того таинственного мужчины, который купил ее. Кто он — вторая в жизни близость?

По прибытии в дом троицы, Апсихе была внимательно осмотрена и услышала: платье будто шестидесятилетней давности, так себе в смысле моды, нехорошо, что чулки сползают с бедер, что это за белье, должна быть сумочка, а не мешок, а где нарядное пальто и где средства для предохранения. Куртизанке высокого класса эти вещи жизненно необходимы. На этот раз троица одолжила из своих ресурсов пальто, сумочку, чулки и презервативы. Потом вызвали такси со знакомым шофером чтобы тот отвез ее в гостиницу к Льву. Дорогой Апсихе удивила шофера тем, что в такую минуту слушает «Il Canto» в исполнении Лучано Паваротти, а не «Хауз», который нравится другим девушкам. Машина пробовала ехать, но с Апсихе она летела.

Номер комнаты 3432. Апсихе очень волновалась, очень ждала и очень верила. От волнения стало поташнивать, да и ела она несколько часов назад. Причины тошноты понятны: это более чем двадцатилетнее одиночество противится свежим желаниям его поразнообразить и обменять на союз, на союз мужчины и женщины. От него, одиночества, непривычного, пугливого и безнадежно желающего владеть Апсихе единолично, ее и затошнило. Однако несходящая улыбка Апсихе и ожидание добра осилили слабость. Нашла комнату, совсем не топталась перед входом, не боялась и постучалась. Едва дверь открылась, Апсихе поняла, что тянуло ее на эту землю живительной силы.