Прихоти фортуны - Джулия Стоун

Прошло несколько однообразных дней. «Каторга» вновь обезлюдела, Жак Рюйи ходил мрачнее тучи, домочадцы, под стать ему, были угрюмы и неразговорчивы.

Между тем, в деревне что-то происходило. Странные наступили дни, исполненные тревог и подозрений.

С утра обитатели «Каторги» отправлялись к мессе. Жанна сказалась больной; ей была противна мысль, что там, в деревне, она встретит людей с их назойливой болтовней, любопытством, а, что еще хуже – молчанием.

В душе юной девушки происходила борьба, доселе неведомая ей. Она думала то о Диагоре, то о несчастном калеке Гийоме, о Клоде, с которым всегда было так хорошо, то вдруг зыбкими, туманными силуэтами вставали перед ней родители, и тогда острая жалость к самой себе проникала в сердце девушки, и она дышала с трудом, будто раненая арбалетной стрелой.

Какое-то время Жанна оставалась в своей тесной комнате, но пронизывающая сырость погнала ее прочь. Девушка ненадолго задержалась в кухне, где в огромном очаге с рдеющими углями чернел, подобно провалу, котел, а стены были увешаны разнообразной утварью. Присела на скамейку горбуна и вновь задумалась. На ум некстати пришлись угрозы безумной Клодины; та виделась Жанне то с огромным животом, то с растрепанными волосами, в алых лентах и красной юбке. Картины представлялись ей одна невозможнее другой, и была в них фантастическая связь с доминиканцем.

Взгляд девушки остановился на громадной бочке с вином, возвышавшейся чуть не до самого потолка. Втулка была подогнана неплотно, и красное вино капало, подобно крови из колотой раны.

Жанна поднялась и решительно направилась в общий зал харчевни с низкими каменными сводами. Все вокруг было сумрачно и глухо, тяжелые ставни плотно закрыты, солнечные лучи, проникавшие сквозь щели, делили зал на полосы света и тени.

Находиться здесь было тягостно, а в ясном осеннем дне поднимались ввысь холмы, поросшие старым дубовым лесом, с багряным вереском на склонах, где Жанна с детства чувствовала себя как дома, знала все извилистые тропинки.

Помимо солнечных стрел, полутемный зал освещался огнем очага. Тяжелые дубовые столы вдоль стен были пусты, равно как и скамьи вдоль них, и грубо сколоченные стулья. И тут Жанна увидела монаха. Облокотившись на спинку стула, он сидел перед очагом, устремив невидящий взгляд в угли. Он, казалось, был погружен в глубокое раздумье, так, что перестал замечать окружающее. Весь вид монаха являл собою величие. Багровый свет падал на его суровое лицо, длинные волосы рассыпались по плечам. В левой руке он держал обнаженный клинок острием вниз, а в правой – кусок замши.

В белом одеянии этот рослый мужчина напоминал ведуна, но его гордая осанка выдавала в нем воина и человека знатного рода. Жанна намеревалась, скрываясь в тени, проскользнуть к выходу, но монах внезапно вскочил с места, вложил сверкающий кинжал в ножны и с быстротою молнии накинул черный суконный плащ и надвинул на глаза капюшон. Такая предосторожность показалась девушке излишней. Монах сделал несколько шагов в ее направлении, остановился в глубоком раздумье и, не сказав ни слова, удалился к очагу.

Жанну смущало присутствие этого человека, он был не похож на иных монахов, встречавшихся на ее пути. Порой брат Патрик казался ей помешанным, не вполне способным отвечать за свои поступки. В любом случае, решила девушка, лучше держаться в стороне. Вскоре Масетт Рюйи, вернувшаяся со своей свитой, отвлекла ее от праздных размышлений.

– Я понимаю ваш намек, брат Люк, – сдержанно говорил Патрик. – На это я отвечу вам только, что неотложные и весьма важные дела принуждают меня задержаться в этой местности. Только искреннее раскаяние способно уберечь ревностного католика от ереси ведовства, и моя задача сделать все возможное, чтобы привести грешника к покаянию, дабы не говорили после, что я поспешно применил суровые меры и вырвал «живое мясо».

– Я сожалею, брат, – проговорил монах, чья одежда выдавала в нем принадлежность к ордену святого Доминика.

В жарко натопленной комнате он откинул с головы капюшон, что давало возможность хорошенько рассмотреть его. Это был убеленный сединами старик, с узко посаженными глазами, тонким прямым носом и сжатыми губами. В каждом его слове звучала непримиримость, свойственная религиозным фанатикам.

– Я сожалею, – продолжал он после некоторой паузы, – что мне придется передать именно так ваши слова его преосвященству. Но его преосвященство уполномочил меня сказать вам, что ваша задача здесь уже должна быть выполнена и…

– Получал ли его преосвященство мои письма? – Резко прервал его Патрик.

– Да. – Брат Люк отвел глаза. – Но… Отчеты ваши неудовлетворительны.

Патрик тяжело поднялся из-за стола, уставленного яствами, и прошелся по комнате. Остановился у очага, в котором тлели куски торфа, вытянув одну руку.

– Как вы сказали? – Он обернулся к монаху, не меняя позы.

– Сожалею, милорд, именно так. Брат Люк тоже встал с места.

– Вынужден покинуть вас, милорд, – сказал он, – Я все передам его преосвященству. Не позднее десяти дней вы должны быть в Канне, его преосвященство вскоре намерен отбыть в Авиньон.

Доминиканец поклонился и вышел. Патрик не проронил ни слова. Лишь когда закрылась дверь, он, глядя в огонь, сказал:

– Черт бы побрал старика.

Он снова прошелся по комнате. Весь его облик выдавал человека властного, человека, привыкшего повелевать. Мрачным взглядом он уставился на яства. Потом поднял с кровати меч, провел пальцами по его сверкающей поверхности.

– Если бы ты знал, проклятый ханжа, что удерживает меня здесь! Если бы ты только знал… – И в бешенстве рассек мечом блюдо, предназначенное монаху. – Пропади ты пропадом!

* * *

Вечером, когда лучи заходящего солнца скользили над землей, окрашивая багрянцем леса предгорий, узкую равнину, скалистый берег, на вершине холма появился всадник. Его силуэт четко вырисовывался на фоне похолодевшего неба. Мрачно взирал он на долину в пене виноградников и плодовых садов. Крыша деревенской церкви возвышалась над лачугами бедняков. В розовеющих закатных волнах плыли рыбачьи лодки, медленно приближаясь к берегу.

Вид этой идиллии действовал на всадника подобно тому, как красная колышущаяся материя действует на быка. Он шумно выдохнул и устремил взор в меркнущее небо с бледной россыпью звезд. У подножия холма клубился туман. В лачугах зажглись светильники. Наконец всадник нашел взглядом то, что искал, и скупая улыбка тронула его четко очерченные губы. Гнедой конь встряхнул головой, тихо зазвенела сбруя, и по узкой тропинке незнакомец начал неторопливый спуск.

День был длинен и скучен как никогда. В мутных сумерках Жанна простучала башмаками по мощеному двору и нырнула в ворота. Взошла почти полная луна, наливаясь холодным светом. Наступал час химер, час, когда оживают самые дикие суеверия, и человек чувствует себя наедине с древними стихиями. В воздухе пахло надвигающейся зимой.