История любви - Эрик Сигал

…Я даю тебе свою руку!

Я даю тебе мою любовь,

она драгоценнее золота,

Я даю тебе себя самого раньше всяких

наставлений и заповедей;

Ну, а ты отдаешь ли мне себя?

Пойдешь ли вместе со мной в дорогу?

Будем ли мы неразлучны с тобой до последнего

дня нашей жизни?[10]

Я закончил читать, и в комнате наступила удивительная тишина. Затем Рэй Стрэттон передал нам кольца, и мы — я и Дженни — сами произнесли слова брачного обета: начиная с этого дня, всегда быть рядом, любить и лелеять друг друга, пока смерть не разлучит нас.

Властью, данной ему Администрацией штата Массачусетс, мистер Бловелт объявил нас мужем и женой. …Сейчас, по зрелом размышлении, я вспоминаю, что наша «вечеринка после матча» (как выразился Стрэттон) была претенциозно непритязательной. Дженни и я наотрез отказались от традиционного раута с шампанским, и мы пошли пить пиво к Кронину. Помнится, Джим Кронин выставил каждому по кружке пива бесплатно — в знак уважения к «величайшему хоккеисту Гарварда со времен братьев Клиари».

— Какого черта! — не соглашался Фил Кавиллери, стуча кулаком по столу. — Он лучше, чем все эти Клиари, вместе взятые.

Вероятно, Филипп хотел сказать (ведь игры Гарвардской хоккейной команды он не видел ни разу), что, как бы хорошо ни гоняли на коньках Бобби и Билли Клиари, ни один из них не сумел жениться на его очаровательной дочери. По-моему, все напились всмятку.

Я позволил Филу заплатить по счету, и позже не очень щедрая на похвалы Дженни отметила мою интуицию:

— Ты еще станешь человеком, Преппи! Правда, на автобусной остановке я пережил несколько паршивых минут. Глаза у всех оказались на мокром месте: и Фила, и Дженни, и, кажется, мои тоже. Ничего не помню, кроме того, что наше прощание сухим, во всяком случае, не было.

Наконец, после всевозможных благословений Фил влез в автобус, а мы стояли и долго махали ему вслед, И лишь в этот момент до меня начал доходить смысл происшедшего.

— Дженни, а ведь мы законные супруги!

— Да, и теперь я могу быть стервой.

Нашу повседневную жизнь в течение тех первых трех лет можно описать одной-единственной фразой: «Где бы перехватить?» В состоянии бодрствования мы были зациклены исключительно на том, где бы, черт возьми, перехватить «капусты», которой бы хватило на то, на что ее в этот момент должно было хватить. Так мы и жили — в обрез… Вот обычный ход моих мыслей: «Сколько стоит эта книга? (У букиниста, должно быть, дешевле…) И где возможно — если вообще возможно — покупать в кредит хлеб и вино? И где бы снова перехватить, чтобы рассчитаться с долгами?»

Жизнь изменчива. Теперь, чтобы принять какое-нибудь простейшее решение, нужно было собирать мозги на заседание бдительной бюджетной комиссии.

— Эй, Оливер, пошли в театр — сегодня «Бекст»[11].

— Три доллара.

— Ну, и что это значит?

— Это значит, доллар пятьдесят за твой билет и доллар пятьдесят — за мой.

— Ну, и что это значит: да или нет?

— Ничего. Это значит просто три доллара.

Медовый месяц мы провели на яхте. Мы — это Дженни, я и двадцать один ребенок. С семи часов утра я управлял тридцатишестифутовой яхтой «Роудс», терпеливо ожидая, пока моим пассажирам надоест кататься. Дженни присматривала за детьми. Яхт-клуб «Пиквод» располагался в местечке Деннис Порт, недалеко от Хайэнниса. Это заведение включало в себя большой отель, пирс и несколько дюжин домов, сдававшихся внаем. К стене одного из самых крошечных бунгало я мысленно прибил табличку: «Здесь спали Дженни и Оливер — когда не занимались любовью». Надо нам обоим отдать должное: после долгого дня, заполненного обхаживанием клиентов (наш доход зависел от чаевых), Дженни и я, тем не менее, были обходительны друг с другом. Я говорю просто «обходительны», ибо мой словарь слишком беден для описания того, что значит любить и быть любимым Дженнифер Кавиллери. Простите, я хотел сказать Дженнифер Бэрретт.

Перед отъездом в Деннис Порт мы подыскали дешевую квартиру в Северном Кембридже. Я говорю, в Северном Кембридже, хотя фактически это уже был Соммервилл, а дом, как выразилась Дженни, «пребывал в антиремонтном состоянии». Первоначально этот дом был рассчитан на две семьи, а теперь в нем имели место четыре квартиры, каждая из которых стоила довольно дорого, именуясь при этом «дешевым жильем». Но куда же, черт побери, деваться студентам? Рынок принадлежит торговцам…

— Перенеси меня через порог, — приказала Дженни.

— Ты что, веришь в эту чепуху?

— Перенеси — а потом я решу.

(Этот диалог происходил в сентябре, после нашего возвращения.)

О'кэй. Я подхватил ее и поволок вверх по ступенькам (их было пять) на крыльцо дома.

— Почему ты остановился? — спросила она.

— А разве это не порог?

— Ответ отрицательный, ответ отрицательный, — проговорила она.

— А почему же у звонка наша фамилия?

— Официально это еще не наш порог. Вперед, индюк!

До нашего «официального» местожительства оставалось еще двадцать четыре ступеньки, и на полпути я остановился, чтобы перевести дух.

— Почему ты такая тяжелая? — спросил я.

— А тебе не приходило в голову, что я беременна? — поинтересовалась она.

От этого вопроса у меня перехватило дух.

— Это правда? — наконец вымолвил я.

— Что, испугался?

— Не-ет…

— Не свисти своим ребятам, Преппи.

— Да, ты права. У меня внутри все сжалось. И я понес ее дальше.

Это был один из тех немногих драгоценных моментов, когда мы не думали о том, где бы «перехватить».

Благодаря моему славному семейному имени нам открыли кредит в одном продуктовом магазинчике, хотя другим студентам в долг продавать отказывались. И в то же время оно повредило нам в том месте, где я ожидал этого меньше всего, — в школе Шейди Лейн, куда Дженни должна была пойти работать учительницей.

— Разумеется, то скромное вознаграждение, которое предлагает учителям Шейди Лейн, невозможно сравнить с жалованьем в других школах, — сообщила моей жене мисс Энн Миллер Уитман, директор школы. И добавила, что «Бэрреттов, очевидно, данный аспект не волнует».

Дженни попыталась развеять эту иллюзию, но все, что она смогла получить вдобавок к положенным ей тридцати пяти сотням, это двухминутное «хо-хо-хо». Мисс Уитман предположила, что Дженни просто шутит, повествуя о том, будто Бэрреттам приходится платить за квартиру, как обыкновенным смертным.