История любви - Эрик Сигал

На самом деле мы уже приняли решение остаться на Восточном побережье: у нас было предостаточно заманчивых предложений из Бостона, Нью-Йорка и Вашингтона. Одно время Дженни думала, что нам подойдет округ Колумбия («Ты можешь попасть в Белый дом, Ол»), но меня больше тянуло в Нью-Йорк. И посему, с благословения моей жены, я наконец сказал «да» конторе Джонса и Марша — престижной фирме (Марш некогда был генеральным прокурором), специализирующейся на защите гражданских свобод («Надо же, ты сможешь делать добро и карьеру одновременно», — сказала Дженни). К тому же они прилично попыхтели, чтобы уболтать меня: старик Джонас прикатил в Бостон, потащил нас обедать в Пьер Фор, а потом прислал Дженни цветы.

Целую неделю Дженни ходила, распевая куплет, начинавшийся словами «Джонас, Марш и Бэрретт». Я посоветовал ей не опережать события, а она посоветовала мне не выпендриваться, потому что, по ее мнению, у меня в голове крутился тот же самый мотив. Должен признаться, что она была права.

Впрочем, позвольте довести до вашего сведения, что Джонас и Марш положили Оливеру Бэрретту IV 11 800 долларов в год — никто из наших выпускников не получил такого головокружительного жалованья.

Как видите, третьим я оказался только с точки зрения успеваемости.

ИЗМЕНЕНИЕ АДРЕСА:

С 1-го июля 1967 года

мистер и миссис Оливер Бэрретт IV

проживают по адресу:

263, 63-я Ист Стрит, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк 10021.

— Это звучит так, будто мы с тобой нувориши, — огорчилась Дженни.

— Но мы ведь и есть нувориши, — настаивал я. И еще один факт усиливал мою эйфорию: сумма, которую мы ежемесячно выкладывали за мою новую машину, была — черт подери — почти равна той, что мы платили за всю нашу квартиру в Кембридже! От нас до конторы Джонаса и Марша идти было минут десять, или точнее шествовать, ибо я предпочитал именно эту разновидность передвижения. На таком же расстоянии от нашего дома находились шикарные магазины вроде Бонвита, и я потребовал, чтобы моя жена, паршивка этакая, немедленно открыла счет и начала тратить деньги.

— Ну для чего, Оливер?

— Для того, черт возьми, Дженни, что я хочу, чтобы ты меня использовала!

В Нью-Йорке я вступил в Гарвардский Клуб по рекомендации — Рэймонда Стрэттона, выпускника 1964 года, только что вернувшегося к цивильной жизни после того, как он вроде бы подстрелил вьетнамца. («Вообще-то не уверен, что это был вьет. Я просто услышал шум и пальнул по кустам».) Мы с Рэем играли в сквош, по крайней мере, три раза в неделю, и я дал себе слово через три года стать чемпионом Клуба. Мы перебрались в Нью-Йорк летом (перед этим мне пришлось зубрить, как проклятому, чтобы сдать экзамены для вступления в адвокатуру Нью-Йорка). Нас начали приглашать на уик-энды.

— Пошли их на хрен, Оливер. Я не хочу тратить целых два дня в неделю, чтобы канителиться с этими занудными полудурками.

— О'кэй, Джен, но что я должен им сказать?

— Ну скажи, например, что я беременна.

— Правда? — спросил я.

— Нет, но если на уик-энд мы останемся дома, это, может быть, станет правдой.

Мы даже выбрали имя. То есть выбрал я, и Дженни, в конце концов, со мной согласилась.

— Эй, а ты не будешь смеяться? — спросил ее я, впервые коснувшись этой темы.

В этот момент она возилась на нашей кухне, выдержанной в изысканных желтых тонах и оснащенной даже посудомоечной машиной.

— Над чем? — поинтересовалась она, не прекращая резать помидоры.

— Я пришел к выводу, что мне нравится имя Бозо, — ответил я.

— Ты что, серьезно? — спросила она.

— Серьезно. Классное имя.

— Ты хочешь назвать нашего ребенка Бозо? — переспросила она.

— Да. Хочу. Честное слово, Дженни. Знаешь, это отличное имя для будущего чемпиона.

— Бозо Бэрретт. — Она как бы попробовала это имя на вкус.

— Господи Боже мой, он будет невероятным громилой, — продолжал я, с каждым словом все больше убеждая в этом самого себя. — Бозо Бэрретт. Непрошибаемый полузащитник непобедимой Гарвардской сборной.

— Да… Но, Оливер, предположим — ну, просто предположим, — что у ребенка будет неважно с координацией движений?

— Это невозможно, Джен, у нас слишком хорошие гены. Правда.

Я действительно не шутил. И даже важно шествуя на работу, я продолжал грезить о нашем будущем Бозо.

За обедом я снова вернулся к этой теме. Кстати, мы купили великолепный сервиз из датского фарфора.

— Бозо вырастет громилой с прекрасной координацией, — сообщил я Дженни. — А если у него будут твои руки, мы сделаем из него не полузащитника, а защитника.

На лице Дженни появилась усмешка, извещавшая о том, что она подыскивает какое-нибудь ехидное словечко, чтобы разрушить мою идиллию. Но, видимо, не придумав никакого по-настоящему убийственного аргумента, она просто разрезала пирог и положила мне кусочек. И стала слушать дальше.

— Ты только подумай, Дженни, — продолжал я даже с набитым ртом. — Двести сорок фунтов виртуозного мордоворотства.

— Двести сорок фунтов? — сказала она. — В наших генах не обнаружено ничего такого, что говорило бы о двухстах сорока фунтах, Оливер.

— А мы его будем откармливать, Джен. «Хай-Протин», «Нутрамент» — запихнем в него все витамины, которые только известны науке.

— Ну да? А если он не захочет их есть, Оливер?

— Он будет их есть, черт его побери! — Я уже начал слегка заводиться, и во мне поднималось раздражение на этого парня, который скоро усядется за наш стол и не захочет поработать на мою мечту и стать триумфом мускулатуры. — Он будет есть, иначе я набью ему морду.

Тут Дженни посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась.

— Не набьешь, если в нем будет двести сорок фунтов, ни за что не набьешь.

— М-да. — Это на мгновение слегка охладило мой пыл, но я быстро нашелся. — Постой, он же не сразу наберет двести сорок фунтов!

— Разумеется, — согласилась Дженни и погрозила мне ложкой, — но когда он наберет их — тогда беги без оглядки, Преппи! — И она засмеялась, как сумасшедшая.

Это было действительно забавно, и в моем мозгу возникла такая картина: этакий младенец, двести сорок фунтов весом, путаясь в пеленках, гонится за мной по Центральному Парку и орет:

— Не груби моей мамочке, Преппи!

Господи, одна надежда на Дженни — она не позволит Бозо размазать меня по стенке!

Сделать ребенка, оказывается, не так-то просто.

Вот ирония судьбы: в первые годы своей сексуальной жизни парни озабочены исключительно тем, как бы их подружки не залетели (в свое время я тоже поваландался с презервативами), а потом все наоборот — на них находит какое-то маниакальное желание зачать потомство.