Астрид и Вероника - Линда Олссон

Она отчего-то вспомнила, как в первые дни по приезде зашла в деревенскую лавку и как кассирша толковала про местную ведьму и непременно хотела показать Веронике черно-белую открытку. На той фотографии изображена была юная, прелестная белокурая девушка в национальном костюме. Застенчиво улыбаясь, она позировала на фоне деревянного забора.

— Вот она. Правда-правда. А ведь ни за что не поверишь! — бодро воскликнула кассирша.

Но теперь Веронике легко верилось в то, что Астрид и девушка на фотографии — одно лицо. Стоило лишь присмотреться. Глаза Астрид все еще сохранили яркую синеву, только вот смотрели на мир подозрительно и настороженно. То ли потому, что к старости у нее испортилось зрение, то ли еще почему, Астрид все время щурилась, будто не доверяла жизни. Зачесанные назад седые волосы открывали восковой лоб, и что-то в этом было тревожное — и младенческая уязвимость, и старческая хрупкость; казалось, под кожей явственно проступает череп. Веронике вспомнились толстые белокурые косы, которые у девушки с той фотокарточки спадали из-под чепца на грудь. Точеный нос, белоснежные зубы. Улыбка. А сейчас, в зыбком мерцании свечей, Вероника видела, что нос у Астрид длинный и тонкий, а по сторонам рта пролегли глубокие складки, да и губы привычно сжаты в ниточку, скрывая почти что беззубый рот. Неужели она была той белокурой девушкой, с улыбкой, исполненной надежд? Или и надежд-то особенных и не было никогда?

Музыка стихла. Астрид сидела неподвижно, облокотившись на стол. Перед ней стоял недопитый бокал. Теперь старуха смотрела в окно. Еле слышно, потихоньку, она замурлыкала себе под нос песенку про луга в Сьюгарби. Астрид закрыла глаза, и тотчас голос ее окреп и зазвучал увереннее. Вероника решила, что и слушать лучше с закрытыми глазами. Удивительно — говорила Астрид медленно, с запинкой, но песня лилась у нее свободно. Старуха допела до конца, и некоторое время царило молчание.

— Когда-то я любила петь, — произнесла Астрид. — Мама, бывало, пела мне, всякие песни, а я не понимала, о чем они, с детьми ведь часто так. Я просто слушала ее голос и запоминала звуки. Потом, позже, в школьные годы, я учила местные песни. Вот такую, к примеру. — И она негромко запела:

Ла-ли-ла-ли-ла-ли-ли,

Боже, солнышко зажги,

Над зелеными лугами,

Над дремучими лесами,

Чтобы девицы гуляли

И в лесах не заплутали

Летним днем,

Летним днем,

Не промокли под дождем[13].

Пока Вероника варила и разливала кофе, Астрид переставила на стол принесенную бутылку и рюмочки.

— Я уж давненько ее не собирала, — сказала она, кивнув на бутылку. — Дикую землянику. — Села, повертела в пальцах штопор. — Я ее посадила за домом лет шестьдесят назад. Принесла из лесу. Местные говорили — не приживется, мол. А у меня прижилась, я за грядкой хорошо ухаживала. Весной только снег стает, я сразу в сад, грядку расчищать. Потом летом за новыми отростками в лес ходила, в горшки их высаживала, а когда окрепнут — уже на грядку. И все лето за ними приглядывала. Дожидалась, пока ягоды поспеют, спелые они вкуснее всего. Маленькие, красные и пахнут так, что соберешь, а от рук потом долго еще земляникой веет. Я и варенье делала, и компоты, и вино. А иногда и такую вот наливку.

Она соскребла воск, которым была запечатана пробка, и откупорила бутылку. Сначала понюхала горлышко, потом разлила по рюмкам густо-алую жидкость.

— Я и забыла, что у меня осталась еще одна бутылка. Очень уж давно делала ликер, столько времени прошло. Думала, что и земляничная грядка давно погибла, а на днях поглядела — целехонька, только сорняками ее заглушило.

Подняв рюмку, Астрид продолжала:

— С секретами то же самое. И с воспоминаниями. Можно сколько угодно уверять себя, что они исчезли, но они никуда не делись, стоит лишь присмотреться. И извлечь их на свет божий.

Вероника разглядывала рюмку на просвет. Густая рубиновая жидкость таинственно алела, будто настоящее ведьмино зелье. А понюхать — и правда благоухает земляникой. Вероника сделала маленький глоток. Как сладко!

Так они сидели и смаковали земляничный ликер. Тихо наигрывала музыка. Астрид все смотрела в окно, туда, где виднелся за полем ее дом и где стелилась над травой белесая пелена тумана.

— Дикая земляника, — произнесла она, теребя ножку рюмки.

Иду по солнцу, стою на солнце,

И, кроме солнца, нет ничего[14].

АСТРИД

Далеко в холмах было одно заветное местечко, куда я часто ходила. Дорогу только я одна и знала, потому что в самую чащу леса даже и тропинки не вели. И вот в непролазном лесу вдруг открывалась прогалина — небольшая полянка, заросшая серебристой травой и дикой земляникой. Я набрела на нее, когда однажды осенью пошла по грибы, и с тех пор полянка стала моим тайным убежищем. Высокие ели словно охраняли ее, да и меня заодно. Иногда я проводила на полянке целый день — расстилала одеяло и лежала себе. Мне казалось, что я одна во всем мире и здесь меня никому не найти.

В год, когда мне исполнилось шестнадцать, лето пришло поздно. Но после Иванова дня совсем распогодилось, день за днем стояла теплынь, пригревало солнце. Я не задумывалась о будущем, и никто не наставлял меня, чем заняться по окончании школы. Жила как жилось, каждое утро спозаранку уходила потихоньку в свое лесное убежище и возвращалась, когда солнце уже пряталось за верхушки елей, а полянка погружалась в тень. Никто меня ни разу не хватился.

Но однажды на полянку вторгся чужой. Он собирал ягоды, стоя на коленях, и нанизывал их на стебель тимофеевки. Я увидела его еще из-за деревьев и замерла как вкопанная, прячась за еловым стволом. Хотя я изо всех сил старалась не шуметь и затаилась как мышка, чужак почувствовал мое присутствие — он поднялся с низкой ягод в руке, будто с ярко-красным ожерельем. Улыбнулся, развел руками, словно прося прощения. Всем своим видом он говорил: да, я вторгся незваным гостем и прошу прощения у законной владелицы этой поляны.

Лицо чужака показалось мне смутно знакомым. Как его зовут, я не знала, но вроде бы парень был из соседней деревни. Высокий, крепкий, явно привычный к тяжелому труду, конопатый, с волосами, выгоревшими на солнце едва ли не до белизны. Глаза у него оказались ясные, серые, с янтарными крапинками, но это я разглядела гораздо позже. А тогда он приветливо улыбнулся, и я, осмелев, выступила из-за елки на солнце. Повернулась к нему спиной, привычно расстелила на траве одеяло, уселась, натянула юбку до самых щиколоток и обхватила колени. Мгновение парень колебался, потом сел на траву — у самого краешка моего одеяла. Протянул мне низку ягод. Я медлила, но он кивнул, мол, угощайся, и ягоды придвинулись ближе, так что отказаться не получилось. Мы молчали. Я медленно стягивала ягоду за ягодой с травяного стебля и одну отправляла в рот, а другую отдавала ему.