Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

слово: он доложил офицерам, что укомплектованное обмундирование получено им полностью, но ружейные патроны имеются в наличии только холостые. Заявление капитана Потапова все же не послужило препятствием: офицеры полка утверждали, что в текущей войне пули нужны не для попадания, а для острастки, и командир полка склонялся к тому, чтобы не расходовать металл, если немцев можно одолеть и пулями из хлопчатой бумаги.

Командира полка и офицеров одолевал сон, так как наступало тихое калужское утро, дышащее прохладой и безразличием. Калужское утро ничего особенного не предвещало, и офицеры полка отбыли на покой. Беспокойством же обуревалось сердце генерала Людендорфа, и утро шестого августа он открыл стрельбой — пулеметной и артиллерийской. Именно в этот день он мечтал совершить подвиг.

Утром седьмого августа по боевому заданию немецкий авангард должен был занять цитадель. Людендорф, полагая, что цитадель авангардом уже занята, вместе с адъютантом поспешил туда, они сели в бельгийский автомобиль и под чужим флагом им удалось проехать по городу. Они подъехали к главным воротам цитадели, ворота были закрыты, но никакого движения у ворот не было. Бельгийский национальный флаг развевался над воротами цитадели. Людендорф понял ошибку, но исправлять ее уже не было возможности. Людендорф, сохраняя каменное спокойствие в лице, постучался в ворота. Ворота нерешительно открылись, и бельгийский унтер-офицер крепостного гарнизона отдал генералу положенную честь.

— Какая численность войск в цитадели? — спросил Людендорф по-французски.

— Гарнизон в две роты, ваше превосходительство, — бойко ответил унтер-офицер.

— В таком случае вы полонены. Я приказываю передать ключи моему адъютанту, а роты обезоружить и привести к повиновению, — сказал Людендорф, достигнув таким образом и победы, и личного подвига…

Людендорф понимал, что через Льеж лежало непременное продвижение немецкой армии к Парижу, так же как и рядовой Иван Бытин понимал, что победа русской армии лежала в сердцевине немецкой страны — в Берлине.

Иван Бытин утром седьмого августа, примерив полученное обмундирование, стал перед маленьким карманным зеркалом наводить стрелки своих темнорусых усов, вымазанных бриолином.

— Во! — одобрительно воскликнул он, добившись, что кончики усов закруглились. — Теперь любая берлинская потаскуха ответит лаской на мою приветливую улыбку!

— Вполне возможно! — подтвердил слова Ивана Бытина Павел Шатров. — В нашей сельской местности была одна свинья: она из любого корыта чавкала!

— Свинья не личность, а скот! — обиделся Иван Бытин.

— Есть противоположное мнение, — нашелся Павел Шатров. — Командир четвертой роты двадцать пятого пехотного смоленского, имени генерала Раевского, полка, капитан Елшков, постоянно утверждал, что солдат есть рыло, а не личность!

Иван Бытин обиделся, но протестовать против утверждения неведомого капитана ему как нижнему чину уставом возбранялось. На действительной военной службе командир роты обзывал Ивана Бытина наивысшим идиотом, и ему, рядовому, тогда ничего иного не оставалось, как подтвердить это определение краткими словами:

— Так точно, вашескородье!

Правда, командир роты обозвал так Ивана Бытина непосредственно, тогда как слова чужого капитана передавались через посредство Павла Шатрова. Иван Бытин воспользовался этой существенной разницей и, подозвав к себе Павла Шатрова, пошептал ему что-то на ухо.

— Понятно? — поинтересовался Иван Бытин.

Павел Шатров, однако, ничего не понимал: он знал, что согласно русской пословице ругать за глаза можно и царя, но облагать капитана троекратным матом шепотком на ухо являлось нововведением. Павел Шатров чувствовал в этом оригинальность, и ему стало ясно, что Иван Бытин может вполне овладеть чужим сердцем. Что Иван Бытин способен на многие подвиги, в этом Павел Шатров не сомневался. Предчувствие его не обмануло, ибо Иван Бытин потребовал, чтобы он, Павел Шатров, пошел с ним немедленно на калужскую набережную, где на практике будет доказано, что любая берлинская девка на любом бульваре примет полностью сердечную теплоту русского нижнего чина — Ивана Бытина.

— Может, ты дозволишь на калужскую набережную пригласить и Илью Лыкова? — поинтересовался Павел Шатров.

— Я всякую троицу принимаю под свой покров! Чистота моей работы поразит не только Илью Лыкова, но и самого Саваофа! — подчеркнул Иван Бытин, и они втроем немедленно покинули танцкласс калужских епархиалок.

Через несколько минут они прибыли к открытым воротам городского сада, расположенного на крутом берегу водоемкой Оки. Правило воспрещало нижним чинам посещать бульвары, сады и скверы, но Иван Бытин легко нарушил правило и первым перешагнул порог садовой калитки. Горожане отнеслись к его поступку благосклонно, так как ныне в лице каждого нижнего чина они чтили некую атмосферу еще невыветрившегося великого подъема национального духа.

Ивану Бытину лично, однако, требовался не национальный дух, а ресторан. Иван Бытин так же, как и многие, обожал нежные запахи алкоголя, ресторан же считался первоклассным, и нижним чинам доступ в него был окончательно закрыт. Но Иван Бытин в прошлом был официант, и он уверил друзей, что люди однородных профессий ради приобретения общих благ из профессиональной солидарности способствуют один другому. Иван Бытин как официант легко находил любую черную лестницу, и не прошло пяти минут, как он засовывал бутылки в глубокие карманы солдатских шаровар.

Профессиональная солидарность являлась доказанной: официант завернул для Ивана Бытина в бумагу яства, которые подавались к графину на стол только на сорока розетках. В карманах Ивана Бытина и в свертке заключалось теперь целое богатство, но без дополнительных приобретений он этого богатства не желал расточать. Иван Бытин делал крупную ставку на Берлин, и ему предстояло еще многое доказать Павлу Шатрову и Илье Лыкову.

Иван Бытин, в сопровождении Павла Шатрова и Ильи Лыкова, отбыл в глубь сада, где и приметил сидящих на скамейке трех городских девиц, молодых по летам. Девицы сидели в тени и на отшибе, и судьба их Иваном Бытиным умственно предрешалась. Иван Бытин повел друзей по тенистой аллее, и когда они поровнялись со скамейкой, где степенно сидели три калужские девицы, он неожиданно приостановил движение и ударил кулаком себя в развернутую грудь.

— Не будь разум Ивана Бытина прытким, я бы, уважаемые незнакомки, не представил вам моих друзей — Илью Лыкова и Павла Шатрова, — решительно произнес он.

И оттого, что девицы растерялись, Иван Бытин подтолкнул Павла Шатрова и Илью Лыкова к ним для бесцеремонного рукопожатия. Девицы представились полностью, и ни имя, ни профессиональное положение каждой из них Иваном Бытиным не было забраковано.

Самая высокая из девиц именовалась Павлиной, она была чулочницей по профессии и блондинкой по цвету волос. Выражалась она осторожно, а смеялась сдержанно. Иван Бытин, как противоположность, будучи говорливым, предпочитал молчаливых представительниц противоположного ему пола, и естественно, что в личном выборе он остановился на Павлине.

Девица, что находилась в середине, имела профессию портнихи и строгое женское имя — Ирина. Глаза ее имели голубой оттенок, а сердце —