Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

Ныне генерал принес новое заверение о торжественном въезде в Берлин, и это заверение русским патриотам было по духу. Хотя генерал и был нечист на руку, но сердце его всецело принадлежало русскому царю.

Сердце же Ильи Лыкова принадлежало только ему самому, и в ночь на третье августа он отбыл на свою калужскую родину, где он должен был призываться из запаса на предстоящие ратные подвиги…

3. Носители силы сопротивления

Нес я животворящий крест господень безропотно, но под тяжестью оного все же изнывал.

Исторической датой четвертого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года можно отметить два важнейших события, происшедших одновременно, но в различных населенных пунктах континента: в Берлине в этот исторический день германская социал-демократическая фракция рейхстага голосовала за военные кредиты, а в Калуге на военном плацу рядовой запаса русской армии Павел Шатров вместо водки пробовал одеколон, разведенный водою.

Вожди немецкой социал-демократии представлялись Вильгельму, и, по уверениям генерала Людендорфа, они, пожимая руку кайзера, давали ему обет верности на светлые и темные дни.

Павел Шатров также представлялся, но не русскому императору, а командиру двести двадцать шестого пехотного Землянского полка — полковнику Толбузину. Представлялся Павел Шатров с сознанием собственного долга, но без последующего рукопожатия.

Полковник Толбузин проходил по фронту шеренговых построений; он следил за выправкой нижних чинов, прибывших из запаса, а сопровождавший его полковой адъютант поручик Усов на груди каждого нижнего чина ставил мелом номер соответствующей роты.

Двести двадцать шестой пехотный Землянский полк заново формировался, и полковник Толбузин, формируя полк, нюхал воздух и поражался его запахом. Он знал другие солдатские запахи, и тогда он справедливо отводил от них в сторону свой объемистый нос. Ныне же полковник слышал не обычные солдатские запахи, а отменное благовоние.

Полковник не предполагал, чтоб косметика и парфюмерия применялись ради опьянения, несмотря на то, что запасные нижние чины были в соответствующем расположении духа, и как командир полка он был обрадован гигиеническим состоянием запасных. Полковник обратил особое внимание на рядового Павла Шатрова.

— Подожми, братец, верхнюю губу, чтобы зубы твои были оскаленными, — приказал полковник, и Павел Шатров беспрекословно выполнил повеление начальника.

— Молодец, братец, зубы твои блещут белизною еще нетронутой эмали! — похвалил командир полка и продолжал свое шествие вдоль фронта шеренговых построений.

Павел Шатров полагал, что в лице полковников его преследует неизбежный рок, и показал в спину командиру копчик языка. Полковой адъютант, подпоручик Усов, приметил гримасу нижнего чина и погрозил ему пальцем. Но в это время адъютант выронил из рук кусочек мела, а Павел Шатров проворно поднял его, и сердце подпоручика было смягчено и смелостью, и расторопностью нижнего чина. Полковой адъютант улыбнулся и безоговорочно поставил номер соответствующей роты на груди Павла Шатрова.

Полковой адъютант проследовал по фронту за командиром полка, оставляя Павла Шатрова героем текущего дня. Нижние чины, получившие назначения в роты, обступили его, и он неожиданно был окружен их заботами. Ему предложили политуру[3], очищенную от шеллака древесным углем и солью.

Политура как напиток принималась во внимание, и Павел Шатров первым прославил разум простого человека.

— Бог мой! До чего в науке дошел простой человек! Его разум осилил то, что не могла осилить даже и образцовая амбулатория! — восклицал Павел Шатров, взбалтывая содержимое флакона.

— Не амбулатория, голова, а лаборатория, — заметил Павлу Шатрову Илья Лыков, стоявший особняком и на отшибе. Илья Лыков не испробовал еще ни политуры, ни одеколона, но порыв к потреблению напитков он все же имел.

— Лаборатория? — вопросительно произнес Павел Шатров, направляясь к Илье Лыкову. И они, раньше незнакомые, после распития политуры поклялись в вечной дружбе. Напиток оказался круто посоленным, но крепок по качеству; крепость напитка также определила и качество их дружбы.

Илья Лыков и Павел Шатров в знак дружбы порешили, что они будут находиться не только в одной роте, но и в одном нераздельном звене общей ротной цепи.

Илья Лыков выразил полное удовлетворение и тут же порешил отбыть к полковому адъютанту, чтобы последний поставил на его груди иной номер роты, — такой же, который красовался на груди его друга.

— Незачем утруждать господина поручика, — фамильярно произнес Павел Шатров, многозначительно поднимая указательный палец. — Мы сами кое-что понимаем.

Павел Шатров приказал Илье Лыкову вытереть начисто номер на груди, сам же он приложил ладонь к своему нагрудному номеру. Мел пристал, и таким образом дубликат номера с его груди перенесен был на грудь его лучшего друга; правда, номер был не отчетливый, но все же седьмой.

Нижние чины одобрили действия друзей, и они, ободренные успехом, отбыли к писарю седьмой роты двести двадцать шестого пехотного Землянского полка для регистрации. После они представились командиру седьмой роты, поручику Савкову, который разбивал нижних чинов по взводам и отделениям, выстраивая людей по ранжиру.

— Друг мой! — произнес Павел Шатров, покачиваясь из стороны в сторону. — Если мы решили не разлучаться и в дальнейшем, то нам с тобой предстоит задача перехитрить и ранжир!

Илья Лыков, будучи на полголовы ниже ростом Павла Шатрова, при вздваивании рядов, стал в затылок последнему и, дабы выравняться с ним по росту, устойчиво держался на носках.

Впоследствии седьмая рота в повзводном построении представлялась командиру второго батальона — капитану Кирпичеву, теоретику объединенного боевого действия четырех рот. Капитан Кирпичев, обходя роты вверенного ему батальона, рекомендовал нижним чинам не потреблять сырой воды: капитан тревожился за солдатские желудки.

Нижние чины четырех рот общим приветственным провозглашением отблагодарили капитана и под чередой кадровых фельдфебелей отбыли на городской постой. Господа офицеры оставались на плацу, дабы почтить своим вниманием седого и бородатого командира полка.

Все офицеры были в соответствующем расположении духа, за исключением полкового начальника по хозяйственной части — капитана Потапова: капитан стоял перед дилеммой, приобретать ли ему набрюшники для согревания полости живота нижним чинам или нет. Капитан Потапов до сих пор был строевым офицером, он знал, что нижние чины побросают набрюшники при первом же удобном случае, но полковые суммы на предмет утепления солдатского живота все же были ассигнованы.

Капитан Потапов считал себя патриотом, и он колебался — можно ли присваивать суммы несуразного полкового ассигнования в первые дни общего национального подъема?

А что присутствие национального подъема было налицо, это стало приметно и для невооруженного глаза Павла Шатрова, когда он рядом со своим другом Ильей Лыковым в ротном строю следовал с далекой окраины к главным улицам.

Илья Лыков почти что не узнавал города, где некогда протекала его юность: в прошлом город был прославлен тихим нравом горожан и торговым