Грань дозволенного - Василий Михайлович Подкованный

между тем на улицах быстро темнело, зажглись фонари, стало заметно холодать. К моему счастью, дождь стих. Проходя мимо темной витрины заброшенного магазина, я увидел своё отражение.

«Красавец», – только и мелькнуло в моей голове. Перемазанному грязью и залитому кровью, путь в метро мне был заказан. Решив срезать через парк, я остановился на берегу пруда, принявшись смывать грязь с лица, головы, одежды. Когда я более-менее привел себя в норму, повязав голову платком, то выбрался к остановке. Трамвай подъехал быстро, и вот, я уже сижу, упершись лбом в холодное стекло и ловя на себе косые взгляды пассажиров. Выйдя через пару остановок, я проковылял в арку двора. Нащупав в темноте ключи, я, шатаясь, словно пьяный, поднялся на свой этаж.

С кухни слышался стук швейной машинки и голос мамы, что-то напевающей себе под нос. Приглушенно работал телевизор.

Тихо, не привлекая внимание, я просочился в коридор, а затем в кабинет отца, где лежала аптечка. Развалив по столу всю медицинскую снасть, я потянулся за перекисью водорода, как позади раздался знакомый прокуренный голос:

– Красавец.

Я резко повернулся назад, на что тело отозвалось режущей болью. Передо мной стоял отец, изучая меня обеспокоенным взглядом.

– В трамвпункт, – Схватив со стола ключи от машины, скороговоркой произнёс отец. – Быстро, решительно. Идти можешь?

– Могу…– с непривычки прохрипел я. Пошатываясь, я положил руку на лоб. – Только маме не говори.

– Само собой, – Сорвалось с его губ.

***

– Ну, а дальше ты уже знаешь, – Из меня вырвался усталый вздох.

Отец промолчал, сурово глядя прямо перед собой. По мере рассказа он мрачнел всё больше, под конец став темнее грозовой тучи.

В таком же молчании мы ехали домой, получив на руки документы о снятых побоях. И даже когда мы зашли домой, он не проронил ни слова.

Сняв ботинки, он вышел в предбанник, откуда принёс стремянку. Затем долго и упорно что-то искал на заваленных антресолях. Мне велел далеко не уходить, а потому я терпеливо ждал.

– А знаешь, в чём-то эта твоя Стася была права, – задумчиво протянул отец, копаясь в хламе.

– В чём же?

Его лицо просветлело. Потянув руку на себя, он достал из-под завала блеснувшую лакированной поверхностью старую биту, протянув её мне.

– Долг платежом красен.

3.

Крепче укутываясь в модное драповое пальто, Стася шла, разглядывая светящиеся витрины. Она никуда не спешила – в огромной, роскошной квартире на Нагорной её никто не ждал.

Рядом с ней, болтая о том-о-сём, шла её соратница по секции Балабанова, но Стася будто бы шла одна, совершенно не следя за ходом мысли своей собеседницы.

«Торопятся, спешат к своим родным и близким, – глядя на снующий, торопящийся народ, думала Стася. – С работы, на которой пашут как кони, но домой. А мне не нужно работать со своей серебряной ложкой во рту. Да вот только ложка давно в горле, и от неё я задыхаюсь…»

Каштановолосая девушка искренне, всей своей восемнадцатилетней душой ненавидела такие вечера – в эти часы пробуждались те чувства, которые так старательно Стася забивала секцией, чтением или гульбой. То острое чувство одиночества, что раз за разом набухало в ней, когда она переступала порог пустой, богато отделанной квартиры в сталинском особняке.

И вот сейчас, хмуро глядя перед собой, она смотрела на обеспокоено гудящий и живущий своей жизнью город, с завистью заглядывалась в лица, понимая, что одна тут только она.

«Вот бараны! Рвут свои жилы из-за денег и роскоши, квартир и машин, а разве в этом барахле счастье?! – мелькнула в голове раздосадованная, злая мысль. – У меня есть всё это, но я себя счастливой не ощущаю. С радостью бы променяла огромную квартиру и всё деньги на маленькую однушку, где точно бы никогда не была одинока. Где меня бы каждый вечер ждали…»

– Ну ладно, моя остановка! – весело хихикнула конопатая Балабанова, тряхнув конским хвостом. – Стась, ну ты чего как прокисшая сметана?

– Я задумалась.

– Хмуриться тебе совсем не к лицу! – переминаясь с ноги на ногу, заключила Балабанова. – Слушай, а может ко мне зайдешь? У меня мама сегодня обещала что-нибудь вкусненького приготовить.

– Меня дома уже заждались, – машинально солгала Стася. – Но спасибо. Как-нибудь в другой раз.

– Ну, тогда до вторника! – чмокнув Стасю в щёку, Балабанова быстро скрылась в омуте двора.

Холодало. Осень быстро сдавала позиции, и вот по московским улицам уже дуют холодные, пронизывающие до костей ветра, гонящие остатки пёстрой листвы и морозную позёмку. Парк уже давно обнесло, и неприглядно было бродить между голыми остовами деревьев.

Перейдя трамвайные пути, Стася вошла во двор. Запищал домофон – дверь, заскрипев, открылась. Как обычно на вошедшую девушку сразу опустился суровый взгляд из-под редких бровей – иногда Стасе казалось, что и вслед покойникам, выносимым из подъезда, консьержка будет смотреть так же сурово и беспощадно.

Как всегда, ход девушки замедлялся возле двери. Затем рука с явным нежеланием ползла в карман, за ключами.

В квартире, вопреки ожиданию, кто-то был – из гостиной доносилось шуршание. Раздевшись, Стася чуть не столкнулось в дверях с матерью – та была в напряженном, беспокойном возбуждении, в каком обычно прибывают опаздывающие люди.

– О, привет, Стасик! – Дежурно улыбнувшись, приветствовала мама. – А я тут свой кошелек куда-то подевала… Не видела, случаем?

«Опять развлекаться едет, – окинув маму оценивающе, Стася уловила резкий аромат духов. – Сегодня с подругами…».

По аромату духов, одежды и настроению матери Стася могла с точностью определить, куда и зачем сегодня она едет – выпивать со своими многочисленным подругами, или развлекаться на какую-нибудь дачу в Подмосковье с любовником или без.

«Вот живёт человек. Не заморачивается, кутит и радуется тому кайфу, который ловит…»

– На кухонном столе, кажется, – увернувшись от дежурного поцелуя в щеку, отмахнулась Стася, проходя в комнату. Внутри стоял страшный бардак – всё было перерыто и разбросано.

– Да? – Голос женщины слышался уже с кухни. – И вправду! Стасик, ты супер!

Ничего не ответив, каштановолосая девушка присела на корточки перед разбросанным содержимым незнакомого ящика, выпавшего, судя по всему, с верхней полки шкафа.

«Странно, но иногда я её и за мать-то не считаю, – задумчиво разглядывая нутро ящика, подумала Стася. – Может быть поэтому мне так безразличны редкие, но меткие измены, как и её жизнь? Может быть».

– А ты чего так рано? У тебя разве не должно быть тренировки? – прихорашиваясь перед зеркалом, мама шарила по столику в поисках помады.

Стася усмехнулась: достаточно было просто взглянуть на суетливо собирающуюся родительницу, чтобы понять – этот вопрос интересует её не сильнее, чем описание эксплуатации презерватива. Сейчас другие, более