Индийское кино - Сергей Переляев

Но ничего, просто смотреть хоккей тоже интересно. Там же постоянно дерутся! Особенно в международных встречах. А чемпионаты мира, турниры на приз газеты «Известия», Кубки Канады – это мы смотрим вместе с бабушкой Тоней, а иногда и с прабабушкой Наташей. Больше всего мы любим возмущаться несправедливостями арбитров, которые ничего не замечают за канадцами или за финнами, а наших всё время незаслуженно удаляют. Мои бабушки так входят в раж, что даже когда какой-нибудь наш игрок явно нарушает правила, виноватым оказывается всё равно канадец, и мне почему-то приятно разделять их точку зрения, хоть я и знаю, что наш оштрафован за дело.

Потом вдруг хоккей начинают показывать почти ночью. Бабушка Тоня честно пытается не спать, чтобы утром мне рассказать, как сыграли, но где-то к началу третьего периода обязательно засыпает, так что утром и счёта не знает, и телевизор остаётся на всю ночь включённым.

Тогда я решаю, что всё-таки буду смотреть сам, а чтобы ночью не спать, буду спать днём. Ворочаюсь, бывает, часа по полтора и, хоть так ни на секунду и не засыпаю, потом любой ценой высиживаю хоккей до конца. Иначе ведь все ворочанья оказались бы напрасными, а днём просто так полтора часа в кровати пролежать – это уж извините! Разве что когда играют СССР – Швеция, до конца можно не смотреть. Если после первого периода счет 3:0 или 5:1, значит, наши точно выиграют 10:1. Так было уже раз девять, если не больше. Даже дед однажды встал среди ночи и, глядя, как в ворота шведов залетают подряд пять шайб, важно заявил:

– Надо ж какой матч! Даже меня заинтриговал!

«Вот, – думаю, – поди, не хуже любого концерта мастеров искусств».

Мы с бабушкой Тоней потихоньку возвращаемся на свою улицу Марины Расковой.

– Давай Портоса подождём, – говорю я, когда мы уже подходим к крылечку.

Так я стал называть нашего деда после того, как по телевизору показали фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». Дед на Портоса очень похож, а если б ему ещё подвязать сбоку косичку, так просто вылитый бы был! Да и вообще, деду, по-моему, приятно, что я его так зову, он же знает, как мне Портос в фильме понравился.

– Давай подождём, – отвечает Тоня. – Только не Портоса, а нашего дедушку.

– Так он и есть Портос!

– Не надо его так называть, – бабушка говорит спокойно, но именно из этого спокойствия и становится понятно, как ей обидно, что я вроде дразню деда, хотя я и не думаю дразнить. – Он мне вчера говорил, что пришёл Ильич, такой давнишний друг, и ты прямо при Ильиче Портосом деда назвал… Дед на такой работе, стольких людей знает… А потом ведь кормилец же он наш, а не Портос.

– А что такое кормилец? – спрашиваю я.

– Кушать нам приносит. «Цирк» машину я тебе купила. Девять рублей ведь стоит, а кто мне, думаешь, дал их, если не дед?

И тут показывается дед. Идёт в своём старом коричневом костюме, пиджак расстёгнут, потому что на животе, наверно, и не сошёлся бы; бледно-жёлтой кепочки нет, и остатки седых волос по бокам дедовой головы вьются по ветру; в нечищеных, вероятно, старше, чем костюм, ботинках идёт дед; на лице у него улыбка (он ещё издали замечает нас с бабушкой), часто, правда, переадресовываемая другим (почти всем) людям, которые тоже сейчас во дворе и с дедом здороваются.

И так я вдруг начинаю радоваться, что идёт мой дед, и что мы сейчас пойдём домой, и, может быть, придёт Владик, и дед поиграет с нами в дурака! В общем, бегу через весь двор и что есть мочи, на всю Ивановскую кричу:

– Де-е-ед!! Корми-и-лец!!! Корми-и-и-и-лец!!!!

Все, кто есть во дворе, оборачиваются; я прыгаю деду на шею, а он только повторяет: «Ну чего шумишь? Люди ж! Люди ж! Чего шумишь?!» (Дед почему-то всегда говорит «шумишь», даже тогда, когда лучше было бы сказать «кричишь» или «гремишь».)

Потом, когда мы уже поднимаемся по лестнице, бабушка объясняет деду, что она сказала мне, что он кормилец, а не Портос, а дед как-то очень по-своему крякает, что «делать бабушке нечего».

А утром-то, утром! Наконец-то сбывается то, чего я давно жду и что, в общем-то, было давно мне обещано.

Дед будит меня в шесть часов и спрашивает, хочу ли я ещё пойти к нему на работу или буду спать. Конечно, я хочу, тем более что когда дед собирается на работу, я и так всегда просыпаюсь, даже если он и не берёт меня с собой. А уж сейчас-то! Я не то что встаю – выпрыгиваю из постели и через три минуты уже примерно сижу на кухне, отчасти и для того, чтобы показать деду, что, когда придёт время и мне ежедневно ходить на работу, я вполне с этим справлюсь, и даже без особого труда.

Одна за другой идут передачи нашего местного смоленского радио, такие как «Кормов будет достаточно» или «Отдыхают дети лучше прежнего»; трещит и стреляет во все стороны масло на сковородке; из холодильника вытащено всё его содержимое, потому что бабушке кажется, что мы можем захотеть попробовать даже то, от чего уже отказались (хотя она и знает, что 13-й наш автобус уходит через пятнадцать минут), – это мы с дедом завтракаем. Я удивляюсь, как бабушка может что-то поправлять на этой самой сковородке, с которой во все стороны и ей на руки летят горячие брызги, и даже не подавать виду, что ей страшно или больно, а потом ем яичницу-глазунью, точно как дед размазывая желтки, чтобы потом собрать их с тарелки кусочком чёрного хлеба.

И в автобусе, и в трамвае дед встречает своих знакомых и всем, указывая на меня, говорит: «Это мой младший».

Аптечный склад, с одной стороны, кажется мне слишком уж грязным, облупленным и ветхим, но с другой – именно эта ободранность, валяющиеся повсюду пузырьки, тряпки, бумага и просто всякий мусор, именно это всё и заставляет думать, что на аптечном складе идёт серьёзная работа… Сделав необходимые звонки, дед берёт меня с собой и идёт проверять, нормально ли работают грузчики. Грузчики ждут какого-то Ивана, без которого нельзя начать работу, и дед, узнав, что Ивана ещё нет, объясняет подчинённым, кто такой на самом деле этот Иван. Объясняет с помощью слова, какого я от деда совсем не ожидал услышать. Но во-первых, грузчики соглашаются, а во-вторых, мне и самому приятно, что дед способен на такие слова. Я-то, честно сказать, их уже давно знаю.

Ну и наконец, когда я устаю быть на аптечном складе, заведующий этим складом, то есть мой дедушка, на трамвае отправляет меня домой. А что? До «Юбилейного» доеду, а там пешком минут пять – и я уже дома…

Это же тот самый восемьдесят шестой год, тот самый главный в моей жизни чемпионат мира по футболу, где Марадона забил мяч рукой и все арбитры хором ему это простили, признав, что это была «рука Бога»; тот самый чемпионат, где Платини смазал решающий пенальти в полуфинале, – тот самый, тот самый!.. Ясно, что я смотрю все матчи подряд, месяц не отходя от телевизора, задвигая даже свои комнатные состязания, а уж когда будет финал, я, видно, вообще врасту в зелёный экран и буду кричать вместе со всеми болельщиками на стадионе!