Имя звезды - Морин Джонсон

— Слышала? — спросил он. — Сегодня утром, около девяти, обнаружили очередное тело. Опять Потрошитель.

— Доброе утро, — отозвалась я.

— Доброе. Ты послушай. Вторую жертву Джека Потрошителя в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году обнаружили на задворках дома на Хэнбери-стрит, в саду, рядом со ступенями, в пять сорок пять утра. Дома давно нет, но на том месте, где он находился, нынешней ночью дежурила куча полицейских. Убитую нашли рядом с пабом, который называется «Цветы и стрелы», — за ним расположен садик, очень похожий по описанию на тот, где произошло первое убийство. Вторую жертву тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года звали Энни Чэпмен. А нынешнюю — Фиона Чэпмен. Ей нанесли точно такие же раны, как и Энни Чэпмен. Разрез на горле. Вспоротый живот. Внутренности вытащены и переброшены через плечо. Желудок положен на другое плечо. Убийца извлек мочевой пузырь и…

Тут вошел преподаватель. Из всех, кого я уже успела перевидать, он выглядел самым нестрашным. Все наши преподаватели ходили в пиджаках или в галстуках, а преподавательницы — в платьях или строгих юбках и блузках. Марк (так он представился) был в простом синем свитере и джинсах. Судя по виду, ему было тридцать с небольшим, и у него были черепаховые очки.

— В полиции этого уже даже не отрицают, — тихо сказал Джером, прежде чем Марк успел открыть рот. — Мы имеем дело с новым Потрошителем.

На том и началось занятие по истории искусств. Марк работал реставратором в Национальной галерее, а по субботам преподавал в нашей школе. Он сообщил, что начнем мы с голландского золотого века. Раздал нам учебники, каждый из которых весил примерно как человеческая голова (по моим прикидкам; после всех этих разговорчиков о Потрошителе в мысли лезли сравнения с частями тела).

Я сразу же поняла, что, хотя мы занимаемся «творческим и духовным развитием», речь идет не просто о том, чтобы убить три часа, которые мы бы в противном случае проспали или проваландались за завтраком. Это был нормальный урок, как и любой другой, и многие из присутствовавших (Марк сам задал этот вопрос) собирались сдавать выпускной экзамен по истории искусств. Так что и тут придется соответствовать.

Были и хорошие новости: Марк сказал, что иногда мы будем по субботам ходить в Национальную галерею и смотреть картины. Правда, не сегодня. Сегодня мы посмотрим слайды. Трехчасовой показ слайдов — это не так ужасно, как кажется, если он сопровождается достаточно интересным рассказом человека, который явно любит свое дело. И вообще, живопись — это мое.

Я приметила, что Джером — любитель конспектировать. Он глубоко уселся на стул, вытянул руку и быстро писал крупным, вольным почерком; глаза то и дело перебегали со слайда на страницу. Я попробовала ему подражать. Он делал примерно по двадцать заметок по каждой картине, записывал по несколько слов. Время от времени локоть его касался моей руки и Джером бросал на меня взгляд. Когда занятие закончилось, мы вместе пошли в столовую. Джером возобновил разговор с прежней точки.

— «Цветы и стрелы» здесь недалеко, — сказал он. — Нам нужно туда сходить.

— Нам?..

Да, я уже знала, что многие ученики Вексфорда могут легально употреблять алкоголь, поскольку им исполнилось восемнадцать. Я знала, что без походов в пабы здесь не обойдется. Но я никак не ждала получить туда приглашение, тем более от старосты. И еще, он что — зовет меня на свидание? Разве место преступления подходит для свидания? Сердце стукнуло и тут же вернулось в норму от следующих его слов.

— Мне, тебе и Джазе, — сказал он. — Ты должна уговорить Джазу пойти, а то она распсихуется. Считай, что ты теперь за нее отвечаешь.

— А, — сказала я, старательно скрывая разочарование. — Понятно.

— До ужина я дежурю в библиотеке, а потом сразу и двинем. Согласна?

— Конечно, — ответила я. — Ну… в смысле, у меня нет других планов.

Он сунул руки в карманы, переступил с ноги на ногу.

— Ну, мне пора, — сказал он. — Только не говори Джазе, куда мы идем. Просто скажи — в паб, ладно?

— Ладно, — ответила я.

Джером церемонно поклонился всей верхней половиной тела и зашагал в библиотеку.

Не требовалось ума, чтобы сообразить, что Джаза не воспылает желанием тащиться вечером на место преступления. Она, говоря на местном языке, была нормальным человеком. Когда я вернулась, она сидела за своим столом и жевала бутерброд.

— Прости, — сказала она, поворачиваясь мне навстречу. — Задержалась на уроке виолончели и поленилась идти в столовую. По субботам я иногда лакомлюсь бутербродиком или пирожным.

«Лакомиться» — это такой джазаизм, они мне очень нравятся. Для нее любое дело — маленький праздник. Печенье или чашка горячего шоколада — уже лакомство. Она умеет радоваться пустякам. Даже мой «Чиз-виз» превратился в лакомство. И стал от этого только вкуснее.

На кровати у меня что-то попискивало. Я так пока и не привыкла к звукам, которые издавал мой английский телефон. Собственно, я частенько забывала взять его с собой, потому что мне почти никто не звонил, разве что родители. По плану они сегодня утром должны были прибыть в Бристоль. Эсэмэска оказалась от них. Перезвонив, я расслышала тревожные нотки в мамином голосе.

— Мы считаем, что на выходные ты должна уезжать в Бристоль, — сказала она, едва покончив с приветствиями. — По крайней мере, пока они не разберутся с этим Потрошителем.

Хотя Вексфорд и оказался дурдомом, уезжать отсюда мне совсем не хотелось. Собственно, мне стало ясно, что если я уеду хоть ненадолго, то пропущу какие-то важные вещи — те самые, которые нужны, чтобы приспособиться и продержаться до конца года.

— По субботам с утра у меня занятия, — ответила я, — потом обед. А до Бристоля ведь добираться несколько часов? Так что я буду приезжать в субботу вечером, а в середине дня в воскресенье мне уже ехать обратно… а мне ведь нужно делать уроки. Кроме того, я должна каждый день играть в хоккей, а поскольку я этого не умею, мне понадобятся дополнительные тренировки.

Джаза не поднимала головы, но я сознавала, что она слушает. Через десять минут мне удалось убедить родителей, что они плохо придумали, однако мне пришлось поклясться всем, что есть на свете, и всем, чего нет, что я буду осторожна и никогда ни за что ни под каким видом ничего не стану делать одна. Потом они рассказали про бристольский домик. Предполагалось, что я увижу его в середине ноября, на длинных выходных.

— Предки переживают? — осведомилась Джаза, когда я повесила трубку.

Я кивнула и села на пол.

— Мои тоже, — сказала она. — Тоже хотят, чтобы я приезжала домой, только вслух этого не говорят. Да в Корнуолл и не наездишься. Впрочем, в Бристоль тоже. Так что ты права.

От ее слов мне немного полегчало. Сама того не зная, я сказала правду.

— У тебя какие планы на вечер? — спросила я.