Кайвалья - Амрита Кели

Всегда, когда это было возможно, мы с Асури встречались в лесу. Однажды я нашел в лесу подходящую ветку орешника и сказал ей:

– Я хочу вырезать из этой деревяшки амулет тебе на счастье. Что мне вырезать, Асури?

– Вырежи, пожалуйста, маленького львенка с гривой. Он будет всегда напоминать мне о тебе, – ответила она, и я, удобно усевшись на траву, стал аккуратно вырезать фигурку небольшим, но острым ножом. Когда львенок был готов, она прижала его к сердцу.

– Твой отец хотел, чтобы ты стал монахом, а ты встретил меня. И что ты теперь намерен делать? – ее глаза смотрели печально, когда она говорила это.

– Расскажу все отцу, – увидев, что она недоверчиво улыбается, я добавил: – вот прямо сегодня расскажу ему, что хочу жениться на тебе. Я люблю тебя, моя милая Асури, и не могу жить без тебя.

– Я тоже люблю тебя, Джагай. Ты мой львенок, и я никому тебя не отдам, – говоря это, она смотрела на меня так нежно, что, не помня себя, я прикоснулся рукой к ее прохладной щеке и хотел поцеловать, но она слегка отстранилась от меня.

– Джагай, отец говорил мне, что только муж может видеть распущенные волосы своей возлюбленной, – сказав это, Асури повернулась ко мне спиной и медленно стянула ленту, туго стягивающую ее тяжелую косу. Похожие на гладкие шелковые нити волосы начали медленно рассыпаться по плечам, я подошел и руками стал осторожно расправлять их.

Вдруг Асури встрепенулась и начала быстро завязывать волосы. Вдалеке послышались крики и звуки, похожие на лязганье мечей. Я потянул ее за руку, и мы побежали прочь из леса. Я довел Асури до моста, и дальше она поспешила в сторону своего дома, а я поспешил к своему. На дворе стояли солдаты с мечами наперевес.

– Что вам нужно? – крикнул я им издалека, стараясь не выдавать дрожи в голосе – тело начало трясти от мелкого озноба.

– Первый приказ новоявленного Хираньякши – захватить всех брахманов и судить их за преступления перед новым императором! – с этими словами меня неожиданно ударили по затылку.

Ноги подкосились, я упал на колени. Меня грубо схватили и кинули в зарешеченную повозку, в которой уже сидел один несчастный. Его темно-оранжевое одеяние было почти целиком заляпано багровыми подтеками, а лицо напоминало маску из-за толстого слоя запекшейся на жаре крови. Он только мельком взглянул на меня уголками глаз и опустил голову. Мы тронулись, и, ковыляя на ухабах, повозка поползла по дороге. Когда нас подкидывало и трясло, мой спутник издавал тихое мычание, похожее на стон. Через некоторое время я решился потревожить его.

– Прости меня, добрый человек, но что с тобой произошло? Куда нас везут?

Он медленно поднял голову и посмотрел на меня печальными глазами:

– Ты разве не знаешь? Спустя предсказанные пятьдесят лет Дити родила. Вчера на закате ужасные братья-близнецы вышли из ее оскверненной утробы, и старший, Хираньякша, захватил престол. Он сразу издал указ, чтобы всех брахманов заключили под стражу. Я думаю, нас казнят на городской площади как жертвенных животных… – сказав это, он опустил голову на грудь, и дальше мы ехали в молчании. Я не думал о себе в это время, только лишь мысли об Асури и отце с сестрой занимали меня. Что будет с ними?

Эти мысли тяготили, но я ничего не мог изменить. Поэтому я просто начал молиться, готовясь принять свою дальнейшую судьбу. Нас привезли на городскую площадь и оставили в повозке дожидаться дальнейшего распоряжения из дворца. Вокруг толпились испуганные жители, которых солдаты удерживали силой, не давая разойтись по домам. Дверца повозки отворилась, и брахмана, который сидел рядом со мной, силой выволокли наружу. Палкой его ударили по ногам, и он упал на колени. Я смотрел на это, прильнув к прутьям, а он спокойно стоял, воздев глаза к небу. К нему подошел солдат – он выглядел молодо, из-под его шлема выбивались курчавые светлые волосы, – и с силой вонзил меч в область сердца.

Казалось, что солдат медлит, наслаждаясь процессом убийства. В глазах у меня рябило, и время словно замедлило свой бег, показывая во всех подробностях отвратительную сцену. Вот окровавленный меч вышел из тела брахмана, и оно упало на каменную плиту песчаного цвета. По толпе прошел испуганный гул. Багровая лужа медленно расползалась вокруг тела. Я ждал, что меня также вытащат и убьют, поэтому мысленно говорил: «Ну вот и все, Асури, теперь твой Джагай будет лежать так, на каменной плите в проклятом Пуре».

Было очень жарко, и мертвое тело сразу окружил рой мух – их ожидал славный пир. Поглощенный размышлениями, я не сразу понял, что повозка тронулась. Выехав с городской площади, она загромыхала по узенькой улочке, выложенной булыжником.

Я был жив.

Мимо мелькали темно-коричневые стены домов, глаз ни за что не цеплялся, какие-то заборы – то тут, то там только лишь мелькнет маленькое зарешеченное окно, и снова безликие стены, безликие стены, безликие стены. На маленьких улочках было безлюдно: все люди затаились в своих домах в страхе. Я ощущал сильный ментальный ужас, сгустившийся в воздухе. Казалось, еще немного, и его можно будет потрогать. Наконец, мы выехали на пустынный простор, и, проехав еще немного, повозка вновь остановилась.

Два солдата бесцеремонно выволокли меня из нее и завели в зияющий черный проем, принадлежащий зданию, разглядеть которое я не успел. Меня втолкнули в небольшую по размеру темницу. Три шага от одной стены и четыре – до другой.

Стены были влажные и склизкие, а воздух тяжелый и спертый. Только одно небольшое оконце под потолком не давало пленникам усомниться в том, что дни по-прежнему сменяют ночи.

Все время я думал о моей милой Асури, глядя в прорезь неба над головой. Вечером, в сумерках прилетела белая голубка, и мне показалось, что это хороший знак.

Я почувствовал, что мой ум немного успокаивается. Сидя на земляном полу со скрещенными ногами и произнося вслух мантры, я стал погружаться в медитацию. Постепенно темнота перед внутренним взором ушла, и сквозь пляшущую пульсацию света я стал ощущать переживания Асури. Я чувствовал, как она страдает, как ей страшно, чувствовал, что она плачет. Осторожно я стал посылать ей положительные вибрации и почувствовал, как она начала успокаиваться. Вместо боли, сожалений и переживаний в ней все больше росла решимость…

Внезапно дверь в темницу со скрипом распахнулась, и моя медитация была прервана грубым окриком.

– Эй ты, кушать подано! – передо мной стояла железная миска, в которую было налито нечто серое и мерзкое, а рядом стоял глиняный