Черный сок - Марго Ланаган

Гууролуумбуун дунула в дыру, отозвавшуюся волной тревожных голосов. Она обхватила металлический прут — и выдернула, как тростинку. Голоса внутри разом затихли. Гууролуумбуун легко выдергивала прутья и складывала их под стеной, как в былые времена складывала бревна на лесных работах.

Не успела она положить последний прут, как из дыры муравьями повалили человечки. Цепляясь за хобот Гууролуумбуун, они съезжали вниз, путались у нас под ногами и разбегались — испуганные, пахнущие грязью и болезнями. Но милого Пиппита среди них не было. Поток человечков уже иссяк, а он все продолжал звать и плакать внутри.

— В чем дело? — недоумевала Хлууробнуун. — Они ему ножки поломали?

От такой мысли у нас перехватило дыхание.

— Я же сказала, тело его невредимо, — ответила Бууруундуунхууробуум. — Однако замурован он глубоко. Видимо, внутри есть еще решетки.

— Так давайте их сломаем!

— Попробуй, Хлууробнуун! — воскликнула я. — Опустись на колени и попробуй.

Хчууробнуун просунула хобот в дыру. Мы сгрудились вокруг, шепотом утешая заточенного в черноте Пиппита.

— Ничего, — с отвращением проворчала Хлууробнуун. — Только голый воздух и потолок. И света внутри нет. И звона цепей я не слышу. А вы слышите? Может, пленников связали веревкой?

— Неужели человечки стреноживают друг друга? — изумилась я.

— Конечно, иначе он бы вылез к нам. Послушайте, как он плачет, бедняжка! Если бы он мог двигаться, то давно бы вылез!

Я старалась сосредоточиться на словах Хлууробнуун. От жалости к Пиппиту разрывалось сердце.

Мы разговаривали с ним, приникнув к дыре, а он жалобно отвечал, и наконец мы почти обезумели от невозможности его увидеть, поднять и посадить себе на голову, словно корону; от невозможности ощутить на коже легкие ладошки и услышать едва различимые писклявые песни, которые он обычно пел, натирая наши спины мыльной щеткой. Какое это счастье — ежечасно повиноваться Пиппиту, не знающему страха; купаться в его ласке и заботе; говорить ему о любви, забывая, что он не из племени Больших и не умеет внимать беззвучной речи!

— Надо уходить, — сказала наконец Бууруундуунхууробуум. — Солнце поднимается. Мы все равно не в силах ему помочь. Что за польза, если он услышит, как нас закалывают пиками?

— Они не посмеют, — ахнула Гууролуумбуун. — Закалывают только обезумевших, как Горлуу…

— Надо уходить. Укрыться в тихом месте, где горе милого Пиппита не будет нас отвлекать, — и обдумать положение. Если останемся здесь, то сойдем с ума от боли. И Пиппиту не поможем.

И мы ушли, плача и страдая.

— Он знает, что мы вернемся? — переживала Хлууробнуун.

— Малыш смотрит в лицо смерти. Мы для него не более чем сон, — утешала Гууролуумбуун.

— Может, так и останемся для него приятным сном, — добавила Бууруундуунхууробуум. — Может, это наша роль, с которой надо смириться.

Непостижимым маршрутом, через лабиринт камня и скорби, королева привела нас в пустынную часть города, где здания, по-видимому, уничтожил пожар, и в воздухе стоял запах мертвого пепла. Мусор, однако, успели убрать и землю разровняли под застройку.

Мы пытались собраться с мыслями, но вместо этого лишь перебрасывали друг другу свою печаль. Неужели нам придется повернуть назад? Вернуться домой по собственным следам? Доживать долгие жизни, ежась от уколов пик, побоев и злобных окриков?

— Лучше уйти в Лесистые Холмы, — говорила Гууролуумбуун. — Что за жизнь без милого Пиппита?

Мы тоскливо кивали.

— Надо собраться, придумать выход! — требовала Бууруундуунхууробуум. — Встанем в ряд, как будто нас построили человечки! И пусть мысли варятся в наших головах.

Однако не успели мы выстроиться, как город начал оживать.

— В чем дело? — недоумевала Хлууробнуун. — Человечки никогда не поднимаются так рано.

— Верно, — поддержала Гууролуумбуун. — Только дворники да рыночные торговцы встают до зари.

— Не нравится мне это, — буркнула Бууруундуунхууробуум.

По моим костям разлилось неприятное чувство: казалось, скелет вот-вот распадется, и я осяду горой зыбкого мяса.

— Мне тоже, — прошептала я.

Всего несколько заспанных человек пробежало мимо, а мы уже поняли, что энергия города напряглась, как упругая трава под ветром, как весенний ручей перед запрудой. Но вместо свежести воды, вместо аромата цветов и юных побегов, над землей стелились запахи страха, железных цепей и кисло-сладкого возбуждения.

Грудой серых валунов стояли мы в первых лучах рассвета и принюхивались, пытаясь поймать в вонючем потоке чистую струю.

— Хотела бы я оказаться дома! — воскликнула Хлууробнуун. — Милый Пиппит в это время как раз просыпался, ворочался на сене… Помните, как он нас впервые увидел? Малыш подбежал прямо к Бууруундуунхууробуум и обнял ее за ногу своими ручонками.

— Надо идти, — сказала Бууруундуунхууробуум. — Помните: сейчас он спит не на сене, а на голом камне, и охранник будит его пинком, пока мы перебираем воспоминания. — И она шагнула вслед торопящимся человечкам.

Мы присоединились — кто молча, кто бормоча: «Куда, в мертвое место? Зачем, королева?» Мы двигались через город, выстроившись в шеренгу, практически против своей воли. Человечки, бурлящие вокруг нас, были слишком заняты грядущим ужасом и не замечали, что нами никто не командует. На лицах, неизменно обращенных вперед, читалось боязливое предвкушение.

На площади яблоку негде было упасть. В воздухе звенело возбуждение. Такое нам не снилось и в кошмарном сне: пробираться между тщедушными человечками, стоящими плечом к плечу. От возвышающегося в центре постамента веяло свежими опилками; он был пуст, не считая двух человечков с большими ружьями, пахнущими не смертью, а гордыней. Что действительно воняло, так это топор, сверкающий, словно полумесяц, в распахнутом черном футляре. По направлению к нему через всю толпу бежали горячие струйки внимания.

Человечки подготовились: принесли корзины с едой, раскладные стулья, орущих детей. По мере того как день набирал силу, в толпе появлялось все больше лотошников. В двух шагах от нас гортанно кричал продавец жженого сахара.

У стоящего по соседству мальчишки сидела на плече белая крыса.

— Что за безобразие затевается? — спросила я.

— Не знаю, — ответила крыса. — Кормят хорошо, чего еще надо?

Сжатые толпой, мы стояли в затылок друг другу, прячась от вони топора за спиной Бууруундуунхууробуум. Королева беззвучно приказала:

— Держите Хлууробнуун!

Я крепче перехватила ее хоботом за хвост. Мы были специально дрессированы, чтобы сохранять спокойствие среди человечков: шум толпы охлаждал нашу кровь. Но сейчас и человечки были чужие, и город чужой, и мы изнывали от страха, приправленного голодом и жаждой.