Десять негритят - Агата Кристи

Все обомлели от неожиданности. Стояли как вкопанные,уставившись на распростертое на ковре тело. Первым опомнился Армстронг. Онкинулся к Марстону. Когда минуту спустя он поднял глаза, в них читалосьудивление.

— Боже мой, он мертв! — пробормотал Армстронг хриплым отужаса голосом.

Его слова не сразу дошли до гостей. Умер? Умер вот так, вмгновение ока? Этот пышущий здоровьем юный Бог, словно вышедший из севернойсаги?

Доктор Армстронг вглядывался в лицо мертвеца, обнюхивалсиние, искривленные в предсмертной гримасе губы. Поднял бокал, из которого пилМарстон.

— Он мертв? — спросил генерал Макартур. — Вы хотите сказать,что он поперхнулся и от этого помер?

— Поперхнулся? — переспросил врач. — Что ж, если хотите,называйте это так. Во всяком случае, он умер от удушья. — Армстронг сновапонюхал стакан, окунул палец в осадок на дне, осторожно лизнул его кончикомязыка и изменился в лице.

— Никогда не думал, — продолжал генерал Макартур, — чточеловек может умереть, поперхнувшись виски.

— Все мы под Богом ходим, — наставительно сказала ЭмилиБрент.

Доктор Армстронг поднялся с колен.

— Нет, человек не может умереть, поперхнувшись глоткомвиски, — сердито сказал он. — Смерть Марстона нельзя назвать естественной.

— Значит, в виски… что-то было подмешано, — еле слышнопрошептала Вера.

Армстронг кивнул.

— Точно сказать не могу, но похоже, что туда подмешаликакой-то цианид. Я не почувствовал характерного запаха синильной кислоты.Скорее всего, это цианистый калий. Он действует мгновенно.

— Яд был в стакане? — спросил судья.

— Да.

Доктор подошел к столику с напитками. Откупорил виски,принюхался, отпил глоток. Потом попробовал содовую. И покачал головой. — Тамничего нет.

— Значит, вы считаете, — спросил Ломбард, — что он самподсыпал яду в свой стакан?

Армстронг кивнул, но лицо его выражало неуверенность. —Похоже на то, — сказал он.

— Вы думаете, это самоубийство? — спросил Блор. — Оченьсомнительно.

Вера задумчиво пробормотала:

— Никогда бы не подумала, что он мог покончить с собой. Онтак радовался жизни. Когда он съезжал с холма в автомобиле, он был похож на…на… не знаю, как и сказать!

Но все поняли, что она имеет в виду. Антони Марстон,молодой, красивый, показался им чуть ли не небожителем! А теперь его скрюченныйтруп лежал на полу.

— У кого есть другая гипотеза? — спросил доктор Армстронг.

Все покачали головами. Нет, другого объяснения они найти немогли. Никто ничего не сыпал в бутылки. Все видели, что Марстон сам налил себевиски — следовательно, если в его бокале был яд, никто, кроме Марстона, ничеготуда подсыпать не мог. И все же, зачем было Марстону кончать жизньсамоубийством?

— Что-то тут не то, доктор, — сказал задумчиво Блор. —Марстон никак не был похож на самоубийцу.

— Вполне с вами согласен, — ответил Армстронг.

На этом обсуждение прекратилось. Да и что тут еще можносказать? Армстронг и Ломбард перенесли бездыханное тело Марстона в спальню,накрыли его простыней.

Когда они вернулись в холл, гости, сбившись в кучку,испуганно молчали, а кое-кого била дрожь, хотя вечер стоял теплый.

— Пора спать. Уже поздно, — сказала, наконец, Эмили Брент.

Слова ее прозвучали весьма уместно: часы давно пробилиполночь, и все же гости не спешили расходиться. Было видно, что они боятсяостаться в одиночестве.

— Мисс Брент права, — поддержал ее судья, — нам пораотдохнуть.

— Но я еще не убрал в столовой, — сказал Роджерс.

— Уберете завтра утром, — распорядился Ломбард.

— Ваша жена чувствует себя лучше? — спросил дворецкогоАрмстронг.

— Поднимусь, посмотрю. — Чуть погодя Роджерс вернулся. — Онаспит как убитая.

— Вот и хорошо, — сказал врач. — Не беспокойте ее.

— Разумеется, сэр. Я приберусь в столовой, закрою двери наключ и пойду спать, — Роджерс вышел в столовую.

Гости медленно, неохотно потянулись к лестнице.

Будь они в старом доме со скрипящими половицами и темнымизакоулками, доме, где обшитые панелями стены скрывали потайные ходы, их страхбыл бы вполне объясним. Но здесь — в этом ультрасовременном особняке? Здесь нетни темных закоулков, ни потайных дверей, а комнаты заливают потокиэлектрического света и все сверкает новизной! Нет, здесь не скроешься! Ничеготаинственного тут нет! И быть не может! Но это-то и вселяло в них ужас…

На площадке второго этажа гости пожелали друг другуспокойной ночи и разошлись по комнатам. Войдя к себе, каждый машинально, дажене отдавая себе в этом отчета, запер дверь на ключ.

В веселой светлой спальне раздевался, готовясь ко сну, судьяУоргрейв. Он думал об Эдуарде Ситоне. Ситон стоял перед ним как живой. Блондинс голубыми глазами, чей искренний взгляд производил прямо-таки неотразимоевпечатление на присяжных.

Государственный обвинитель Ллуэллин не обладал чувствоммеры. Он выступал крайне неудачно. Пережимал, доказывал то, что не нуждалось вдоказательствах. Матгьюз, адвокат, напротив, оказался на высоте. Он умело подалфакты в пользу обвиняемого. На перекрестном допросе ловко запугивал и запутывалсвидетелей. Мастерски подготовил выступление своего клиента.

Да и сам Ситон на перекрестном допросе держался великолепно.Не волновался, не оправдывался, сумел расположить к себе присяжных. Маттьюзсчитал, что оправдательный приговор у него в кармане.

Судья Уоргрейв старательно завел часы, положил их на ночнойстолик. Он помнил это судебное заседание так, будто оно происходило вчера,помнил, как он слушал свидетелей, делал заметки, собирал по крохам улики противобвиняемого. Да, такие процессы бывают не часто! Маттьюз произнес блестящуюречь. Ллуэллину не удалось рассеять хорошее впечатление от речи адвоката. Аперед тем, как присяжным удалиться на совещание, судья произнес заключительноеслово…

Судья осторожно вынул вставную челюсть, положил ее в стаканс водой. Сморщенные губы запали, это придало его лицу жестокое, хищноевыражение. Судья опустил складчатые веки и улыбнулся сам себе: «Да, он не далСитону убежать от расплаты».