Сталин, Иван Грозный и другие - Борис Семенович Илизаров

романе «Мастер и Маргарита»[53]. Итак, отец – потомок немца-эмигранта и верующий христианин, брат, убежденный антисемит, взращенный на псевдохристианских фобиях, жена из благополучной русской семьи, сын, подающий надежды историк западноевропейской культуры, а сам Роберт Юрьевич, воинствующий атеист, ищущий истоки христианства и коммунизма в древнем Вавилоне и иных глубинах древней Азии. Он и большевиков возненавидел за их коммунистическую идеологию, выработанную, по его мнению, «пришлыми» деятелями «церковного типа». В этом он признался после того, как в 1922 г. вынужденно покинул университет, а в 1924 г. выехал из Советской России в Латвию. Обосновавшись в Латвийском университете, он уже без обиняков писал: «Коммунистические формы возникают лишь при наличии известных условий, как определенная, надуманная, искусственная система. Если здесь можно говорить об изобретении, то изобретателями являются педагоги и администраторы церковного типа, склонные по преимуществу к опытам над человеческой природой и к попыткам лепить, сгибать и выворачивать по произволу человеческий материал. Но для осуществления широких коммунистических планов необходимо найти чрезвычайно податливые покорные массы людей… Только к среде безответной, серой, не блещущей индивидуальностями, можно предъявить такие требования, какие выставляют коммунистические вожди. Подобного рода условия могут оказаться там, где пришлая воинственная группа одолела местную, оседлую, слабовольную, но работоспособную»[54]. Не могу не отметить это очень тонкое наблюдение историка, если учесть, что среди большевистских вождей разного ранга действительно было значительное количество бывших учеников духовных училищ различных конфессий, прибывших в Москву из дальних окраин империи и зарубежья, включая недоучившегося православного семинариста, но уже генерального секретаря ЦК РКП(б) И.В. Сталина. Не могу не согласиться и с характеристикой «податливой массы людей», над которой коммунистические «конструкторы» начали проводить изощренные «опыты». Эта характеристика справедлива даже для наших дней.

Непонятно, почему этнический немец, покидая Россию, не отправился на родину предков в Германию? Конечно, и Германия была сильно разорена мировой войной, а ненавистные пробольшевистские элементы были там очень сильны. Но дело, скорее всего, не в этом: во время войны с Германией Виппер, как и многие натурализованные немцы, часто выступал публично и в широкой печати с крайне негативными оценками морали и политики своих бывших соотечественников. В то же время молодым Прибалтийским странам нужны были европейски образованные опытные научные кадры. Поэтому отец (несмотря на преклонный возраст) и сын Випперы были приглашены в Латвийский университет, в котором старший Виппер преподавал на русском языке и продолжал писать научные труды на русском, немецком и латышском языках. Ему несколько раз продлевали разрешение читать лекции на русском языке, что по тем временам было особой привилегией. Но в 1938 г. у профессора (ему уже более 75 лет) произошел конфликт с местной национальной профессурой, в результате чего он отошел от активной деятельности. Возможно, это произошло из-за разработанного им на основе архивных материалов спецкурса по истории крепостного права в Лифляндии, в котором резко критиковал «дворянско-помещичьи» традиции в этом вопросе[55].

В междувоенные годы официальная наука СССР о Виппере не забывала: ученики Покровского писали о его трудах резко критические отзывы, а люди, окончившие университеты и учившиеся у профессора до его эмиграции, давали высокие оценки. В 1930 г. историк социалистических учений и будущий академик В. Волгин написал обширную и в целом очень лестную статью о престарелом профессоре, белом эмигранте: «В.(иппер) – самый яркий и талантливый представитель в исторической науке настроений рус.(ской) мелкобуржуазной интеллигенции конца XIX и начала XX в. В связи с этими настроениями становятся понятными и идеологические колебания В., его отношение к революции и к революционной теории и особенности В., как историка, его скепсис и его увлечение «новыми словами». Следует отметить особо большое значение В., как преподавателя высш.(ей) школы…Талантливый лектор, прекрасный руководитель семинарских занятий, ученый с исключительно подвижным и восприимчивым умом и с черезвычайно широкими интересами, В., во все время своей преподавательской деятельности группировал вокруг себя лучшие, наиболее живые и радикальные элементы студенчества»[56].

Но подрастало молодое поколение «красной профессуры», взращенное академиком М.Н. Покровским, для которых его мнение было непререкаемым, правда, до тех пор, пока учитель был при власти. В 1932 г. вышел очередной 27-й том Большой советской энциклопедии, в котором была помещена статья М.В. Нечкиной «Иван IV». М.Н. Покровский был мертв, до официального развенчания «школы Покровского», во время которого его ученица исполнила роль «запевалы», оставалось несколько лет. Соединяя взгляды Покровского с новейшей политической фразеологией сталинской эпохи, Нечкина писала «об обострении классовой борьбы» «между двумя фракциями феодально-землевладельческого класса» за «диктатуру» помещиков-крепостников в эпоху Ивана Грозного. Заявила, что дворянская историография строила «идеалистические теории вокруг психологических черт Ивана IV» и называла его «тираном» и «безумцем». При этом из старых историков упомянула только труды Н. Карамзина, но перечислила таких деятелей художественной культуры, как Ал. К. Толстой, П. Антокольский, И. Репин. После Октябрьской революции, продолжала Нечкина, фигура Ивана IV «получила в глазах контрреволюционной интеллигенции особенный смысл идеализации», позволяющий использовать его как призыв «в борьбе с революцией. Эмигрировавший в 1924 г. проф. Р.Ю. Виппер в своей книге «Иван IV» (1922) создает контрреволюционный апофеоз И. IV как диктатора самодержавия, прикрывая «историчностью» темы прямой призыв к борьбе с большевизмом»[57]. Одноименное произведение Платонова ею также оценивалось как исследование с контрреволюционными тенденциями. Зато в качестве образцов марксистского подхода указывались соответствующие разделы «Русская история с древнейших времен» М.Н. Покровского. Пройдет совсем немного времени, и Нечкина круто изменит свое мнение в отношении оценки деятельности царя, творчества Виппера и Покровского.

Наверняка Виппер следил за политическими изменениями в СССР, в том числе и за взглядами на его творчество. Но без всякого сомнения он не подозревал, что «великий советский вождь» Сталин, вообразивший себя новым воплощением Ивана Грозного, с конца 1920-х гг. взялся за переосмысление истории СССР, истории ВКП(б), Всемирной истории и собственной биографии, как апофеоза всех этих историй. Конечно, в 1934 г. Виппер мог узнать из советской печати, что создана специальная правительственная комиссия во главе со Сталиным, Кировым и Ждановым, которая объявила конкурс проектов новых официальных учебников истории для школы. Как я уже отмечал, Виппер сам когда-то писал хорошие гимназические учебники, и поэтому деятельность комиссии могла его заинтересовать. Но вряд ли он мог знать, что Сталин, не только организовавший и руководивший этой комиссией, но принимавший непосредственное участие в редактировании и оценке присылаемых рукописей, прочитал и несколько старых учебников Виппера. Я гляжу сейчас на читанные Сталиным учебники Виппера и вижу, как вождь не мог оторваться от текстов, исчеркав их вдоль и поперек своими пометами и замечаниями. Скорее всего, тогда же он прочитал и «Ивана Грозного». Но здесь мы