Испанская роза - Ширли Басби

Он бросился к двери, исполненный ненависти и отчаяния, но испуганный и растерянный вид сестры остановил его. Тонкая струйка крови медленно стекала по ее лицу. Он с нежностью провел ладонью по ее щеке, осторожно вытерев кровь.

— Прости меня, Каролина. Мне не нужно было брать тебя с собой, — сказал Габриэль очень серьезно. — Я должен был оставить вас обеих дома, в Англии. Тогда Элизабет была бы жива, а ты — в безопасности.

— Нет, — замотала головой Каролина, — мы ведь сами захотели ехать. Мы бы ни в коем случае не позволили тебе ехать без нас. Ты не должен винить себя, Габриэль. Это не твоя вина.

— Если бы в это можно было когда-нибудь поверить, — прошептал он.

Времени на разговоры не было: огонь быстро распространялся по каюте, и звуки боя, начавшегося на верхней палубе, становились все слышнее. Взяв сестру за руку, Габриэль двинулся по задымленному коридору.

— Останься здесь, — скомандовал он, когда они приблизились к люку, ведущему на палубу. — Может быть, испанцы уже там, тогда схватка будет не на жизнь, а на смерть. — Он обернулся к сестре и, опустив глаза, молча протянул ей небольшой кинжал. — Я буду защищать тебя, пока жив, но они превосходят нас числом, и я боюсь самого худшего. Кинжал употреби так, как сочтешь нужным.., и помни, что я люблю тебя, дорогая, и готов умереть ради тебя.

Каролина не могла вымолвить ни слова, слезы застлали глаза. Рука Габриэля нежно погладила ее по голове, и они вышли на палубу.

Как и предполагал Габриэль, “Ворон” был взят на абордаж, и, пока он поднимался на верхнюю палубу, звон скрещивающихся клинков стал раздаваться со всех сторон. Над кораблем висела сизая пелена дыма, сквозь стоны и крики раненых то тут, то там были слышны свист пуль и треск мушкетных выстрелов. Картина была страшная. Испанцы, которые, казалось, теперь находились повсюду, как голодные хищники, набрасывались на защитников “Ворона”. Габриэль увидел, что на него, сжимая в руке окровавленный клинок, движется здоровенный испанец, и принял бой. Он дрался яростно и бесстрашно, отвечая ударом на удар, и вскоре стал теснить своего противника. Неожиданно испанец оступился, потерял равновесие, и в этот момент шпага Габриэля с быстротой молнии вонзилась в него. Смертельно раненный, солдат упал как подкошенный, но, едва его тело коснулось палубы, Габриэлю снова пришлось отбиваться от нападавших. Ему казалось, что это длилось бесконечно: только он успевал разделаться с одним врагом, его место занимал другой. Габриэль чувствовал, что рука его немеет от усталости, но упорно продолжал драться, смутно сознавая происходящее вокруг: он не слышал звуков затихающего боя, не замечал перепуганной насмерть Каролины, с ужасом наблюдавшей за схваткой.

Движения Габриэля становились все медленнее, реакция все хуже, правая рука как будто налилась свинцом, и постепенно их с Каролиной начали теснить. Он знал, что ранен, чувствовал, как по левой руке течет кровь, но когда и как это произошло, вспомнить не мог. Ему казалось, что он дерется уже много часов и что он и Каролина единственные, кто еще сопротивляется этой испанской орде. Прошло еще немного времени, и их спины уперлись в поручни кормы, последнюю преграду, отделявшую их от океана. Дальше пути не было, да и сил почти не осталось. Габриэль понимал, что долго он не продержится. К тому же этот последний испанец слишком хорошо дрался. Ему сейчас не одолеть его. Но он упрямо продолжал сражаться, решив скорее умереть, чем сдаться в плен. В какой-то момент взор его затуманился и ему показалось, что испанец зашатался.

— Сдавайся, англичанин. Я не могу убить тебя, ты слишком храбро дерешься, — тихо сказал Рамон Чавес, делая несколько шагов назад.

— Никогда! — прохрипел Габриэль и встал в оборонительную стойку. Он уловил какое-то движение слева, и хотя повернулся туда, но отразить нападение не успел — кто-то с силой ударил его рукояткой шпаги в висок. Последнее, что он с ужасом увидел, было лицо Диего Дельгато. Потом наступила темнота. С самодовольной улыбкой Диего рассматривал поверженного врага.

— Это Габриэль Ланкастер'. Сегодня святые ко мне необычайно благосклонны. — И взгляд его скользнул туда, где, прижавшись к поручням и окаменев от страха, стояла Каролина. — А вот и его сестра… О, эти ланкастерские глаза! Я бы везде узнал их! С какой радостью я потешусь над тобой на глазах твоего братца. Как он будет корчиться, слушая твои вопли и крики о помощи. И поверь мне, детка, я заставлю тебя кричать, чтобы ты раз и навсегда поняла, кто теперь твой хозяин.

— Нет! — спокойно и уверенно сказал молчавший до этого Рамон. — Она моя пленница… Если бы ты не вмешался, и англичанин был бы моим.

Диего пристально посмотрел на Рамона, но тот спокойно встретил его взгляд.

— По правилам я могу претендовать и на мужчину. Так что выбирай — женщина или мужчина. Обоих я тебе не отдам.

На лице Диего явно читалось замешательство. Он смотрел на Каролину: солнечные лучи золотили ее светлые волосы, и она была так хороша, что он почувствовал, как внутри него разгорается желание. Но тут его взгляд упал на поверженного злейшего врага, лежащего перед ним на палубе человека, на всю жизнь изуродовавшего его лицо.

— Мужчину! Я выбираю мужчину. — Повернувшись на каблуках, он отдал распоряжение, и потерявшего сознание Габриэля поволокли прочь.

Карблина онемела от ужаса. Не осознавая, что делает, она шагнула вперед и остановилась — кончик шпаги Рамона уперся ей в грудь. В ее ярко-синих глазах читался вызов, а пальцы побелели от напряжения, сжимая кинжал.

— Бросьте его, сеньорита, — мягко сказал Рамон, — или мне придется сделать вам больно.

— Никогда! — подражая брату, крикнула Каролина и бросилась вперед, но Рамон опередил ее, и через секунду она стояла перед ненавистным испанцем безоружная.

Видя этот непокорный взгляд, Рамон криво усмехнулся:

— Англичане отняли у меня невесту… Я думаю, будет справедливо, если моим вознаграждением станешь ты. — Голос его звучал глухо. — Я уверен, что не буду таким жестоким хозяином, как мой кузен. — И, слегка подталкивая ее в спину, он двинулся в ту сторону, где на полубаке “Ворона” стоял Диего, наблюдая, как его солдаты добивают тяжелораненых англичан и заковывают в кандалы тех, кто мог выжить и стать рабами. У ног испанца закованный в цепи лежал Габриэль, в лице его не было ни кровинки. Неожиданно он медленно пошевелил головой, приходя в себя, и Диего больно ткнул его сапогом в бок.

— Проснись, Ланкастер! Проснись, и ты узнаешь много нового и интересного. Ведь ты теперь мой раб. Я с удовольствием научу тебя покорности, какой требую и ожидаю от своих рабов.

Превозмогая боль, Габриэль поднялся, зеленые глаза сверкнули ненавистью и презрением. Как бы не замечая цепей, сковывавших его сильное тело, и с трудом выговаривая слова, он произнес:

— Не будет ли это напоминать собаку, которая пытается учить своего господина?

С перекошенным от злости ртом, Диего наотмашь ударил его по лицу. Удар оказался так силен, что рассек кожу, и на щеке Габриэля показалась тонкая струйка крови.