Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Долохов был человек среднего роста, курчавый ис светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, каки все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весьвиден. Линии этого рта были замечательно-тонко изогнуты. В средине верхняя губаэнергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углахобразовывалось постоянно что-то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; ивсё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом,составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долоховбыл небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатольпроживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, чтоАнатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл вовсе игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терялясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в миреповес и кутил Петербурга.

Бутылка рому была принесена; раму, непускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимоторопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.

Анатоль с своим победительным видом подошел кокну. Ему хотелось сломать что-нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, норама не сдавалась. Он разбил стекло.

— Ну-ка ты, силач, — обратился он к Пьеру.

Пьер взялся за перекладины, потянул и стреском выворотип дубовую раму.

— Всю вон, а то подумают, что я держусь, —сказал Долохов.

— Англичанин хвастает… а?… хорошо?… — говорилАнатоль.

— Хорошо, — сказал Пьер, глядя на Долохова,который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся светнеба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.

Долохов с бутылкой рома в руке вскочил наокно. «Слушать!»

крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь вкомнату. Все замолчали.

— Я держу пари (он говорил по-французски, чтобего понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари напятьдесят империалов, хотите на сто? — прибавил он, обращаясь к англичанину.

— Нет, пятьдесят, — сказал англичанин.

— Хорошо, на пятьдесят империалов, — что явыпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этомместе (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни зачто… Так?…

— Очень хорошо, — сказал англичанин.

Анатоль повернулся к англичанину и, взяв егоза пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), началпо-английски повторять ему условия пари.

— Постой! — закричал Долохов, стуча бутылкойпо окну, чтоб обратить на себя внимание. — Постой, Курагин; слушайте. Если ктосделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?

Англичанин кивнул головой, не давая никакразуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускалангличанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял,Анатоль переводил ему слова Долохова по-английски. Молодой худощавый мальчик,лейб-гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрелвниз.

— У!.. у!.. у!.. — проговорил он, глядя заокно на камень тротуара.

— Смирно! — закричал Долохов и сдернул с окнаофицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.

Поставив бутылку на подоконник, чтобы былоудобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги ирасперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки,подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки ипоставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белойрубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились уокна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один изприсутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдругпродвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.

— Господа, это глупости; он убьется до смерти,— сказал этот более благоразумный человек.

Анатоль остановил его:

— Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?…Что тогда?… А?…

Долохов обернулся, поправляясь и опятьрасперевшись руками.

— Ежели кто ко мне еще будет соваться, —сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, — я тогосейчас спущу вот сюда. Ну!..

Сказав «ну»! он повернулся опять, отпустилруки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверхусвободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла,остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова.Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрелсбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом кстене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хотьоно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долоховсидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавыеволосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималасьвсё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с темвместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Емуказалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назадспиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно,чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и ещесильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобысхватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказалсебе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокругзашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно ивесело.

— Пуста!

Он кинул бутылку англичанину, который ловкопоймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.

— Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт васвозьми совсем! — кричали с разных сторон.

Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги.Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.

Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю,— вдруг крикнул он. — И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю…вели дать.

— Пускай, пускай! — сказал Долохов, улыбаясь.

— Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебяи на лестнице голова кружится, — заговорили с разных сторон.