Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

— Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?

Но дамы невольно смеялись и сами.

— Насилу спасли этого несчастного, —продолжала гостья. — И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умнозабавляется! — прибавила она. — А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вотвсё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет,несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась:у меня дочери.

— Отчего вы говорите, что этот молодой человектак богат? — спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделаливид, что не слушают. — Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьернезаконный.

Гостья махнула рукой.

— У него их двадцать незаконных, я думаю.

Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор,видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.

— Вот в чем дело, — сказала она значительно итоже полушопотом. — Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своимон и счет потерял, но этот Пьер любимый был.

— Как старик был хорош, — сказала графиня, —еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.

— Теперь очень переменился, — сказала АннаМихайловна. — Так я хотела сказать, — продолжала она, — по жене прямойнаследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался еговоспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он такплох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), комудостанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ имиллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий этоговорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Они крестил Борю, — прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельствуникакого значения.

— Князь Василий приехал в Москву вчера. Онедет на ревизию, мне говорили, — сказала гостья.

— Да, но, entre nous, [между нами, ] — сказалакнягиня, — это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу,узнав, что он так плох.

— Однако, ma chere, это славная штука, —сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже кбарышням. — Хороша фигура была у квартального, я воображаю.

И он, представив, как махал рукамиквартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё егополное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. — Так,пожалуйста же, обедать к нам, — сказал он.

Наступило молчание. Графиня глядела на гостью,приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько,если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительноглядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери несколькихмужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнатувбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, иостановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанногобега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент смалиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстыйрумяный мальчик в детской курточке.

Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставилруки вокруг бежавшей девочки.

— А, вот она! — смеясь закричал он. —Именинница! Ma chere, именинница!

— Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая,на все есть время, ] — сказала графиня, притворяясь строгою. — Ты ее всебалуешь, Elie, — прибавила она мужу.

— Bonjour, ma chere, je vous felicite,[Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас, ] — сказала гостья. — Quelle delicuseenfant! [Какое прелестное дитя!] — прибавила она, обращаясь к матери.

Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, ноживая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь,двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад чернымикудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевныхпанталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочкауже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала кматери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала своераскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеяласьчему-то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из-под юбочки.

— Видите?… Кукла… Мими… Видите.

И Наташа не могла больше говорить (ей всёсмешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, чтовсе, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.

— Ну, поди, поди с своим уродом! — сказаламать, притворно сердито отталкивая дочь. — Это моя меньшая, — обратилась она кгостье.

Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевнойкосынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спряталалицо.

Гостья, принужденная любоваться семейноюсценой, сочла нужным принять в ней какое-нибудь участие.

— Скажите, моя милая, — сказала она, обращаяськ Наташе, — как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?

Наташе не понравился тон снисхождения додетского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила исерьезно посмотрела на гостью.

Между тем всё это молодое поколение: Борис —офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай — студент, старший сын графа, Соня— пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша — меньшой сын, всеразместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличияоживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, чтотам, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них былиразговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine.[о графине Апраксиной. ] Изредка они взглядывали друг на друга и едваудерживались от смеха.

Два молодые человека, студент и офицер, друзьяс детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис былвысокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивоголица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражениемлица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лицевыражались стремительность и восторженность.