Заговор, которого не было... - Георгий Миронов

Замечательный исторический документ: Владимир Иль­ич, на основании заключения Курского, в ответ А. Ю. Ка­дьян, пишет записку секретарю СТО Фотиевой: «Напиши­те ей, что я письмо прочел, по болезни уехал и поручил Вам ответить: Таганцев так серьезно обвиняется и с такими уликами, что освободить сейчас (!) невозможно: я наводил справки о нем не раз уже».

Добрый, больной, принципиальный Владимир Ильич... По опубликованным на сегодня документам (запискам секретарей Ленина, сборнику «Ленин и ВЧК»), Владимир Ильич в те дни чувствовал себя совсем неплохо и никуда не выезжал.

А Владимир Николаевич Таганцев, 1890 г. р., проживав­ший в г. Петрограде, Литейный пр., д. 46, кв. 20, профес­сор-географ, секретарь Сапропелевого комитета Академии наук, арестованный 1 июня 1921 г. и расстрелянный по постановлению президиума Петрогубчека от 24 августа 1921 г. с санкции высшего руководства страны, так никогда и не узнал о заботе Ильича...

В заключении Генеральной прокураторы Российской Федерации от 27 апреля 1982 г. сказано:

«Обвинение Таганцева основано на собственных не­конкретных и противоречивых показаниях арестованного, первоначально показавшего лишь о своей спекулятивной деятельности (речь идет о содействии переправке в Пет­роград семьям русских эмигрантов в Финляндию денег, продуктов питания. — Авт.), а затем заявившего, что саму организацию мыслил исключительно теоретически. Дру­гих доказательств виновности в деле не имеется».

И далее — интересная для историка ремарка:

«Следствием по делу Таганцева руководил бывший осо­боуполномоченный ВЧК Агранов, который в 1938 г. Воен­ной Коллегией Верховного Суда СССР осужден к ВМН (высшей мере наказания. — Авт.) за фальсификацию находившихся в его производстве следственных дел и другие нарушения законности».

Парадокс же в том, что в 1938 г. другие «особоуполномо­ченные» такими же средствами выбивали показания из арестованных, фальсифицировали находившиеся в их производстве следственные дела. Но это уже никого не ин­тересовало. Потому что судили и расстреляли печально из­вестного Якова Сауловича Агранова, по сути дела, не за фальсификацию дела Таганцева, а просто подошло время для расстрела первого эшелона чекистов, так жестко шла смена поколений у обладателей щита и меча.

Недаром в «Заключении в отношении Таганцева В. Н. по материалам уголовного дела № 214224» Генеральной прокуратуры России отдельной строкой указано:

«Уголовное дело на Таганцева В. Н. не пересматри­валось».

А ведь казалось бы, логично было сделать именно так: коли следователь Агранов осужден, коли доказано в ходе следствия по его делу, что фальсифицировал он материалы «заговора Таганцева», — пересмотреть и дело Таганцева! И оправдать, тогда же, в 1938!

Предложение, естественно, такое же фантастическое, как и само дело.

Реабилитирован Владимир Николаевич был лишь в 1992 г. Как и его несчастные «подельники», люди, привле­ченные чекистом-«фантастом» Аграновым по «делу» о «За­говоре Таганцева» в 1921 г.

Но о их судьбе в следующих главах...

«И прочие бароны»

В конце августа 1929 г., вскоре после расстрела боль­шинства участников «Заговора Таганцева», советские газе­ты широко публиковали материалы о законченном «деле», в частности, официальную информацию «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти (От Всерос­сийской Чрезвычайной комиссии)» — своего рода пресс- релиз тогдашнего Пресс-центра ВЧК. Многословные и на 99 % фантастические пассажи заканчивались типичным для тех лет образным выражением: «Они уже мечтали о близкой кровавой расправе с русскими рабочими и кресть­янами. Но тяжелая рука пролетарской диктатуры вовремя разрушила их черные планы».

В публиковавшихся в те дни в петроградских газетах ма­териалах о заседании Пленума Петросовета приводились слова председателя Губчека Семенова: «Общее число чле­нов раскрытой организации превышает 200 чел. Что каса­ется социального состава, то 90 % участников составляют потомственные дворяне, князья, графы, бароны, почет­ные граждане, духовенство и бывшие жандармы».

Типичный пример не столько даже классового подхода, сколько фальсификации в угоду мифу о классовой борьбе. То есть борьба, конечно, имела место. И гражданская вой­на была. И антисоветские настроения были распростране­ны среди «поверженных классов». Не было только широ­кого, тем более вооруженного сопротивления новой влас­ти со стороны представителей этих классов. По целому ряду причин они оказались не готовы к этой борьбе. И очень многие заговоры, раскрытые чекистами, были сфальсифицированы или спровоцированы. «Заговор Та­ганцева» в этом плане особенно характерен. Во-первых, потому что никакого отношения к террору, к вооруженно­му сопротивлению проходившие по делу люди не имели. Во-вторых, подавляющее большинство этих людей были не «князья, графы и бароны», а те самые рабочие и крестьяне, которых защищали от происков контрреволюционеров че­кисты, имевшие «чистые руки и холодные сердца». Действи­тельно, только обладая холодным сердцем, можно было при­говаривать к расстрелу бывших кронштадтских моряков, финских крестьян, петроградских домохозяек, не имея ни­каких свидетельств их вины перед народом и государством.

Впрочем, были и князья, подобно скульптору Ухтомс­кому, были и бывшие дворяне, ученые, моряки и офицеры.

Их, чтоб не путаться, чекисты распределили на три ос­новные группы. В «пресс-релизе» Петрогубчека так сказано: «Петроградская боевая организация («П. Б. О.») состояла из нескольких групп: а) офицерской организации, б) группы профессоров, в) объединенной организации кронморяков».

Странно даже, что не придумали в Петрогубчека группы баронов, группы князей, группы жандармов... Может, по­тому что не набрали нужного количества? Ведь можно об­винить в шпионаже в пользу финской разведки финского крестьянина, в пользу польской — случайную знакомую человека, родившегося в Варшаве 54 года назад, но обви­нить в княжеском происхождении, скажем, потомствен­ного калужского крестьянина или сына витебского порт­ного — это было бы уж слишком.

Так родилась «профессорская группа». Правда, не всех профессоров из проходивших по делу в нее почему-то собрали. Так, по другому делу был расстрелян профессор Г. Г. Максимов, по другой группе проходил носивший про­фессорское звание В. Н. Таганцев, но в основном в «груп­пу» отобрали заметных профессоров Петрограда, которых удалось чекистам как-то пристегнуть к «делу Таганцева». Действительно, читаешь основные списки расстрелян­ных, — то и дело мелькает: домохозяйка, сестра милосер­дия, минный специалист, практикант на подводной лодке, курсистка, электрик корабля, матрос корабля, статист, де­лопроизводитель, старший кочегар яхты, рабочий-пекарь, слесарь 2 разряда, матрос берегового отряда и т. д.

Такие вот «бароны». Никак они в профессора не годи­лись...

«Бывший личный дворянин...»

Годились же в группу профессоров, придуманную това­рищем Аграновым Я. С. из Петроградской ЧК, два челове­ка, в конечном итоге ее и составившие. Профессор Лаза­ревский и профессор Тихвинский. Более разных людей просто придумать трудно. А соединить их вместе могла только горячечная фантазия Якова Агранова (трудно ска­зать, почему он выбрал себе именно этот псевдоним, но «гранил» он свои фальшивые «брильянты» — фальсифици­руемые им дела контрреволюционеров, явно бездарно). О профессоре Лазаревском мы писали в первой части нашей печальной повести. Напомним лишь, что (цитируем офи­циальную справку, опубликованную в августе 1921 г. в советских газетах в связи с его расстрелом) «Лазаревский Николай Николаевич, 53 лет, бывший дворянин, профес­сор-юрисконсульт, по убеждениям сторонник демократи­ческого строя, бывший сенатор, профессор Петроград­ского университета, женат, активный участник Петроградской боевой организации, подготавливал к моменту свержения Советской власти проекты по целому ряду воп­росов...» и т. д. Проекты, судя по всему, были очень грамот­ные, профессиональные, свидетельствовавшие о широко известной юридической компетентности петроградского профессора. Жаль только, что в 1921 г. факт «свержения Советской власти» имел место лишь в бумагах Петрочека, а то бы, кто знает, в какое действительно счастливое буду­щее могла бы привести реализация проектов профессора Лазаревского. Вовремя его товарищ Агранов остановил. Впрочем, как уже говорилось, этот печальный сюжет при­открыт в первой части повести. Сейчас же хотелось бы под­робнее остановиться на весьма противоречивой и коло­ритной фигуре другого участника группы — профессора Тихвинского.