Театр китового уса - Джоанна Куинн

но, когда ничего не происходит, распрямляет плечи, грубо расталкивает толпу и тоже принимается бежать, поглядывая на эсэсовцев. Локомотив поезда уже покинул станцию, и первый вагон для скота тоже, но она удлиняет свой широкий шаг и достигает края платформы вовремя, чтобы заколотить по стенке второго.

– Софи! – кричит она. – Антуан, Софи!

Она видит руки на решетках, проталкивающие записочки. Она слышит, как некоторые внутри поют «Марсельезу». Она кричит, зовет Софи, Антуана. Проходит один вагон, затем другой. Она колотит по деревянным стенкам, кричит и ревет, уже лихорадочно, в бешенстве от того, что другие женщины на платформе перекрикивают ее. Когда мимо проходит предпоследний вагон, она слышит внутри шум, видит, как две худые руки вцепляются в решетку, видит бледное, изможденное лицо. Софи.

– Куда они везут нас? – спрашивает она слабым голосом.

– Я не в курсе, мы разузнаем, – говорит Кристабель. Поезд набирает ход, и Софи падает от решетки, когда ее вагон потряхивает на рельсах. Потом она появляется снова.

– Позаботься о моем мальчике, – говорит она. – Рассказывай ему только хорошее.

– Хорошо, хорошо, не говори так, – кричит Кристабель. Она на самом краю платформы и вынуждена остановиться, а поезд уходит без нее. – Не говори так! – кричит она вслед. Она видит, как машет маленькая ладонь сквозь решетку, слышит крики множества голосов, но не может разобрать их сообщения, а затем поезд свистит в гудок и покидает станцию, медленно преодолевая поворот.

Она слышит, что охранник СС отдает ей лающий приказ, пока она следит, как исчезает поезд. Она решает, что будет смотреть до самой последней секунды, даже если ее за это пристрелят. Она не сдвинется со своего места. Она выпрямляется, чтобы стоять ровно, когда ее пристрелят. Охранник снова кричит, и он ближе.

Затем она вспоминает про записки, брошенные из вагонов, лежащие на платформе у ее ног, и то крепкое и недвижимое в ней раскалывается. Она ругается, ругается и снова ругается, горячо сплевывая слова на пустые рельсы вслед исчезнувшему поезду, а затем поворачивается и поднимает руки, чтобы охранник знал, что она его слушается.

Позади него она видит, как толпа женщин рассыпается на безутешные кусочки. Одни бегут к выходу, другие опускаются на землю. Она поднимает столько записок, сколько может, затем быстро идет обратно на станцию, проходя мимо девочки в платье, по-прежнему ровно стоящей на краю платформы.

Вернувшись на остров, она взбегает по лестнице в квартиру, где дело идет полным ходом, несмотря на поздний час. Жан-Марк и Дигби сортируют в пачки плакаты, которые будут расклеены по стенам города добровольцами – группой подростков, ждущих у двери с сумками в руках.

– Поезд, – говорит она, тяжело дыша, – только что отъехал от Пантена. Он везет заключенных из Френе. Мы можем его остановить?

Жан-Марк поднимает на нее глаза.

– Мы можем попробовать передать сообщение американцам, но сейчас связь затруднена. – Затем он отворачивается и раздает быстрые инструкции мальчишкам, выдавая каждому стопку плакатов.

– А что насчет Красного Креста? – спрашивает она. – Можно попытаться через них?

– Можно попробовать, – говорит он. Он достает свою сумку и кладет руку ей на плечо. – Чем быстрее мы закончим эту войну, тем выше их шансы. – Он быстро целует Дигби в обе щеки и уходит в ночь вслед за мальчишками. Дигби следит за ним из окна.

– Куда они могут их отвезти? – говорит Кристабель. – Заключенных. Я не понимаю, что они с ними делают. Большинство немцев хочет сбежать как можно скорее, а не возиться с заключенными.

– Мы можем считать, что они проигрывают, но они так не думают, – говорит Дигби. – Не все. Они следуют приказам. Перевозят врагов Германии в лагеря.

– Лагеря? Лагеря военнопленных?

– У нас есть сообщения, которые дают предположение о том, что это не лагеря военнопленных, – говорит он. – Не в том смысле, в котором мы это понимаем. Давай надеяться, союзники первыми туда доберутся. Садись. Я найду тебе выпить.

Она обмякает в кресле в пропитанной потом одежде, впервые замечая, как болят ноги, ступни. Она сбрасывает туфли. Принимает бокал у Дигби. Он задувает свечи, чтобы они могли открыть шторы и впустить ночной воздух.

Они какое-то время сидят в тишине.

– Ты всегда можешь поговорить со мной, знаешь, – говорит голос в темноте. – О чем угодно.

– У нас в Чилкомбе теперь есть телефон, – отвечает она, – так что могу.

– Куда катится мир, – говорит он, и она слышит его улыбку.

Прямо перед комендантским часом они обходят остров, надеясь встретить кого-то, кто продаст им немного сигарет. Ступени ведут к мощеным дорожкам вдоль кромки воды, где они находят тех, кто хочет быть ближе к темной реке. Рыбаков. Пьяниц. Беглецов. Тех, кто может вымолить себе комнату на ночь, и тех, кто скользнет под поверхность воды до рассвета, оставив корабль плыть дальше без них, с длинными рядами удочек по бокам, гарпунами волочащихся следом.

Август

Август 1944

Август, Париж, 1944. Великолепная погода. Союзники приближаются с востока и юга. Послеобеденная стрельба на улицах, щелкающая в жаре как охота на куропаток. Кристабель едет по городу, по медленно кипящим на солнце улицам, развозя сообщения для Жан-Марка.

Она берет с собой записки с поезда в Пантене, передает их получателям, если может. Ей приходится открывать их, чтобы найти имена и адреса, но она старается не смотреть на содержимое. От немногих замеченных слов – прощай, моя любовь! поцелуй девочек! – кажется, что люди в поезде не рассчитывают вернуться оттуда, куда направляются. У нее болит сердце каждый раз, когда она об этом думает, представляя пылкого Антуана и неукротимую Софи, заключенных в клетки и спрятанных.

Каждые несколько кварталов она проезжает мимо группок парижан, строящих баррикады. Местные начали сваливать в кучи все, что могут найти: тележки для еды, дорожные знаки, старые кровати, лавки. В воздухе праздничная атмосфера, будто они складывают костры. Они даже вынимают булыжники из мостовых собственных улиц.

Большую часть таких действий контролируют молодые люди вроде Жан-Марка и его друзей с зализанными волосами и закатанными рукавами рубашек, как у гангстеров в кино, они крутят гранаты загорелыми пальцами. Нерегулярные части, в глазах детей уже бессмертные и облеченные почестями. Гражданская партизанская армия, которая материализовалась из теней, надев повязки с буквами FFI: Forces Françaises de L’Intérieur[69]. Плакаты ФВС обещают, что в битве за освобождение Парижа каждый получит гунна. Танки гуннов с грохотом занимают позиции, готовясь доказать их неправоту.

Некоторые дороги пусты – если не считать свистящих пуль, поскольку две стороны время от времени вяло перестреливаются, еще не решив окончательно вступить