Мэри Роуз - Шарлотта Лин

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что для меня эти восхитительные гастроли подходят к концу, — ответил отец с той же грустной улыбкой, с какой в Новый год прощался с годом старым. — Поэтому я прошу тебя: если ты не хочешь звать Энтони ради себя, то сделай это ради меня. Я должен еще раз поговорить с ним. Любой ценой.

Сильвестр резко поднялся. Сердце бешено колотилось.

— То ты заявляешь, что собрался умирать, то опять начинаешь песню про Энтони! — закричал он на отца. — Ты серьезно? В последний час тебе нужно говорить с ним, а не со мной? Я твой сын, черт тебя побери! Твой родной сын!

Его отец закрыл глаза под почти полностью белыми длинными ресницами, тяжело вздохнул.

— Да, Сильвестр, ты мой сын, — произнес он. — Но Энтони тоже.

У него родился сын. У человека, который разрушил его жизнь, не моргнув и глазом, родился сын, и теперь он наслаждался жизнью с женой и ребенком. С женой и детьми. С ним была Франческа.

Когда Роберт приезжал осенью, он видел его с ней — две черные головы, склоненные над верстаком, на котором с помощью деревянного молоточка и стамески тот обрабатывал доску. Он терпеливо показывал девочке, с чего начинать, а потом вложил инструменты в ее маленькие ручонки. Взвизгнув, она ударила стамеской по гладкому дереву и гордо расхохоталась, глядя в глаза Робертову врагу.

Даже не одну тысячу раз он говорил себе, что этот ублюдок — не его дочь. Все было бесполезно. Он скучал по маленькой девочке, которая на протяжении трех лет была его счастьем, которая видела в нем не икающего карлика, а могущественного героя. Он скучал так, как никогда ни по кому не скучал.

На самом деле существовало две Франчески: ублюдок предателя, в котором соединилась испорченность обоих родителей и из которого мог вырасти только подонок, и его дочь, милое существо, боготворившее его еще с пеленок, словно ее дали ему для того, чтобы либо осветить, либо погасить мир. Его дочь с голубыми глазами, которую все осыпали комплиментами.

— У вашей девочки в высшей степени своеобразное очарование, милорд Рипонский.

— Обычно мне не нравится, когда на приемы приводят детей, но у маленькой леди Франчески нет ничего общего с обыкновенными нытиками.

— Она умна не по годам, кем же она станет, мой граф? Морячкой?

«Вам всем хочется, чтобы она была вашей, — думал он. — Но она моя, я ее отец». Даже жениха Франческа не будет почитать так, как его. Ночью, накануне ее свадьбы, они будут сидеть, соприкоснувшись головами, и смеяться над тайнами ее детства, и он до самой смерти больше не будет один. Роберт заметил, как одинок он был, только когда в его жизни появилась Франческа. Его несло по течению, и наконец-то он обрел цель в жизни, к которой так стремился. Свою дочь. Которую этот человек забрал у него.

На миг ему захотелось подскочить к нему и точно так же убить дочь мужчины, довольно размахивавшую стамеской рядом с отцом. Когда от мерзкого Кэрью, которого все это развлекало, Роберт узнал, что у этого человека родился ко всему прочему еще и сын, он представил себе, как снова едет в проклятый Портсмут и голыми руками душит новорожденного сына этого мужчины. Око за око, чтобы дать ему прочувствовать боль, по сравнению с которой парочка ударов по спине просто смешны. Но Роберт не был убийцей. Им был только тот, другой, и какой бы глупостью это ни казалось, именно на этот счет предупреждала его Джеральдина.

— Он даже не знает, кто его отец, — говорила она. — Он заключил сделку с неназываемым, весь Портсмут знает об этом. Он размозжил голову своему собственному брату, десятилетнему ребенку!

Тогда Роберт ей не поверил. Пока не лишился собственного ребенка.

Но хуже всего было то, что он любил его. Между ними было всего пятнадцать лет разницы, и происхождения он был более чем сомнительного, но Роберт любил его, как сына. Просил у него прощения — он, граф, у портовой безотцовщины! — и был совершенно искренен. Хотел исправить каждую оброненную им капельку крови, каждое унижение. И даже больше.

Они работали вместе. Еще раз разделили великолепную мечту, шли вперед шаг за шагом. Флот, готовившийся защитить дождливый остров от любого вражеского нашествия, первый гордый английский флот, был плодом труда их обоих. В этом упрямом человеке было что-то недосягаемое, как у диких зверей, но в процессе общения граф сдружился с ним, как никогда и ни с кем не дружил. Он доверял ему, как другу, и тот, другой, воспользовался этим доверием, чтобы отомстить ему со всей возможной жестокостью.

Если быть до конца честным, следовало признать, что этот человек предупреждал его.

— Либо человек все равно простил, и тогда просить излишне, — сказал он. — Либо не простил. И тогда уж точно не стоит. — Что из этого справедливо для Роберта, он умолчал.

И только когда Кэрью рассказал о том, что у него родился сын, Роберт осознал крывшуюся в тех словах истину: некоторые вещи простить невозможно, и он не обретет даже подобия мира, пока не отомстит этому человеку. Око за око — так заманчиво. Но Роберт не был убийцей. Кроме того, его враг не такой, как он. Люди для него ничего не значат, ни Роберт, ни его убитый брат, ни Джеральдина, ни Франческа, ни та женщина, которая живет с ним, ни его маленький сын. У него нет сердца. Единственное, что вызывает у него чувства, это корабль, о котором он говорил, как здоровые люди говорят о любимых.

«Мэри Роуз».

Каракка находилась здесь, в сухом доке. Он добился ее, как здоровые люди добиваются права делить постель с женщиной. Разве не ради этого корабля он пошел на извращенную месть и разрушил жизнь Роберта? Он ведь даже говорил ему об этом.

Ему плевать на свой избитый зад. И только то, что с этим проклятым кораблем Роберт допустил вполне простительную ошибку, в его глазах давало ему право лишить своего благодетеля смысла всей его жизни.

«Пусть так, друг мой. Но в эту игру должны играть двое. Ты всегда был непобедим в шахматах, но на доске играют, делая шаг за шагом, и следующий ход за мной. Ты лишил меня самого дорогого, а я лишу самого дорогого тебя. Шах и мат, друг мой».

Роберт вернулся в Лондон и настоял на аудиенции у короля. На этот раз не мимоходом, не в коридоре, а на настоящей, о которой просил еще перед Рождеством. Небольшая перебранка с личным секретарем короля в конце концов привела к тому, что Генрих согласился принять его.

Он обстоятельно изложил свое дело. Недуг остался в прошлом. Ему больше нечего было бояться, нечего больше терять.

— Ваше Величество как-то сказали мне, что дадите мне в руки дубинку, чтобы я мог покарать этого человека, который сделал меня посмешищем в глазах всего двора. Ваше Величество, я прошу вас: дайте мне дубинку сейчас.

— Господь Всевышний, Роберт! — прыснул король. — Вы смотритель нашего флота, вы знаете, что в будущем году грядет величайшая война в нашей жизни, и, как бы там ни было, достаточно разбираетесь в кораблях, чтобы понимать, что ваш закадычный враг — настоящий гений.