Иоанн III Великий. Ч.1 и Ч.2 - Людмила Ивановна Гордеева

ладаном келью, где они, перекрестившись на образа, расселись по лавкам.

Сначала говорили о монастырских делах, трудностях, засухе, о доходах. Не забыли о здоровье. Но у Иоанна накопилось много нравственных проблем, о которых ему хотелось поговорить с преподобным.

— В последнее время начали меня одолевать сомнения, — приступил он наконец к главному, ради чего приехал в обитель.

Он испытующе поглядел на Пафнутия, сомневаясь ещё, поймёт ли его старец, можно ли с ним говорить о спорных вещах, и не без колебаний продолжил:

— Действительно ли всё так в мире устроено, как отцы наши православные учат, будет ли в самом деле второе пришествие Христа, существует ли загробная жизнь, верно ли, что после Страшного Суда смогут восстать все умершие и ожить? Я пробовал представить это — мне не по себе стало. Тучи людей промелькнули за много веков по жизни и ушли из неё, вообрази только, святой отец, что это будет, если все эти люди вместе соберутся? Места живого на Земле не останется!

Иоанн смотрел широко раскрытыми глазами, и они, обычно властные и холодные, казались в эту минуту наивными, почти мальчишескими.

— Не ты первый сомневаешься, сын мой, — спокойно ответил старый монах-схимник. — Вспомни только хотя бы Вселенские соборы, семь их прошло, и на каждом обсуждались вопросы веры и неверия, сотни и тысячи людей отклонялись от правила, считая свои воззрения обоснованными, впадали в ересь. Человеку свойственно сомнение и заблуждение. Но есть догмы и правила в вере, которые не дано понять и постичь человеку, их надо воспринимать как есть, не прикладывая к земной жизни. Ты вот воображаешь людей, восставших после Страшного Суда, такими, какие мы есть теперь. Но то, скорее всего, будут совсем иные люди, может быть, лишь их духовная сущность, которая бесплотна и не занимает столь великое пространство, как обыденный человек, не нуждается в обычной пище, одежде и удобствах. Вспомни, что говорит Иисус на подобный вопрос апостолам: «В доме отца моего обителей много...» А Святой апостол Павел разъяснял о том же: «Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мёртвые воскреснут нетленными, а мы изменимся...» Изменимся, понимаешь? Хотя, сын мой, ты прав в главном: смерть — это великая тайна.

— Я, наверное, великий грешник, владыка, но можно ещё спросить о том, что меня тревожит?

— Конечно, государь. Молитва да совет — это всё, чем монах может послужить людям. И я рад буду, если чем-то облегчу твою душу.

— Может, годы меня к таким мыслям начали подталкивать, старость надвигается, но начал я задумываться и сомневаться, существует ли на самом деле жизнь загробная, о которой Церковь наша учит? А как могу я людей за собой вести и наставлять их, если сам ни в чём не уверен?

— Это не старость, сынок, это возраст зрелости и расцвета. Ты начинаешь подводить первые итоги жизни, только первые, начинаешь сомневаться во всём. К старости даже неверующий начинает искать смысл в прожитой им жизни, а смысл этот может быть только в бессмертии души, в вечности, перед которой каждый из нас должен предстать чистым и достойным её. Иначе зачем нам эта жизнь дана? Чтобы поесть, попить, детей народить? Но какой смысл, если умрёшь, и всё это останется, пойдёт прахом? Наше бытие обретает смысл лишь в том случае, если знаешь, что каждый твой прожитый день, добродетельный и благочестивый, есть шаг к вечности, к блаженству, отдаление от ада кромешного.

— Отец мой, я знаю, ты не умеешь лгать, но скажи мне всё-таки от души, сам-то ты веришь в жизнь загробную, ты ощущаешь душу свою бессмертную?

— Разве вся моя жизнь не доказывает этого? Разве можно быть монахом без веры, можно жить в постоянном лицемерии и сомнении? Я думаю, ни один инок не пришёл в обитель по собственному капризу, а лишь по велению Божию, каждый из нас пережил особый момент общения с Господом, который и решил его будущность, утвердил на монашеском пути.

— И у тебя был такой момент?

— Конечно, был. И не только в момент выбора. С возрастом я всё чаще ощущаю Божию благодать. Господь и его Пресвятая Матерь даруют мне силы, здоровье, они помогают мне и поддерживают. Не только меня, но и моё детище — сей монастырь. В самые трудные моменты они посылают сюда хлеб и добрых людей, помощь всяческую. Это, правда, не мешает мне грешить — суетиться, окунаться в мирскую жизнь, — отвлекаться от своего главного дела.

— А в чём это главное дело? Только в спасении своей души? Так ли?

— Видишь ли, в мире столько зла, столько обид и горя, которые притягивают тёмные бесовские силы на Землю, питают и усиливают их, помогая одержать победу над человечеством, что надо немало добра и милосердия, чтобы уравновесить это зло, победить. Искренняя, истинная молитва — один из источников накопления благодатной энергии, которую мы творим для укрепления добра. Возможно, она и спасает человечество от полного разрушения, отдаляет Страшный Суд, конец света. Теперь понимаешь роль инока в этом деле? Я сам не раз ощущал, как во время молитвы и поста у меня невесть откуда прибавлялись силы, появлялась лёгкость необыкновенная, Господь посылал мысли и знания прежде неведомые. А недавно в тонком сне мне явилась Божия Матерь, долго смотрела на меня, а потом молвила: «Скоро прядёт твой час, Пафнутий, готовься!»

— Как это, в тонком сне?

— Это проще сказать — дремотное состояние. Когда ты уже не спишь глубоко, но ещё и не проснулся. Это самое естественное время для общения с тонким духовным миром.

— Отец мой, но если всё действительно происходит так, как ты говоришь, то отчего в мире столько несправедливости, отчего порой дурные люди, злые и бессердечные, живут хорошо, а праведные — трудно и бедно?

— Не нам, а Богу судить, кто как живёт. Злой да завистливый человек каждый день страдает от злобы своей, захлёбывается в ней, и никакое богатство не в состоянии утешить его душу. Кто-то за грехи предков своих расплачивается. Не каждому в этой жизни Господь по заслугам воздаёт, лишь некоторым — для примера и в назидание остальным. Всё до Страшного Суда откладывается. Там каждый из нас получит по заслугам.

Чуть помедлив, рассудив о чём-то своём, затаённом, Иоанн решился ещё на один вопрос:

— Хорошо, если Господь существует, отчего же столько