Дипломатия - Генри Киссинджер

Демонстрация готовности редко ускоряет ход переговоров. Ни один опытный государственный деятель не идет на урегулирование только потому, что его собеседник испытывает чувство безотлагательности; он скорее воспользуется подобным нетерпением, чтобы извлечь более предпочтительные условия. Во всяком случае, Сталин был не из тех, кого можно было бы понуждать. В силу этого только в середине августа Молотов получил инструкции принять германского посла фон дер Шуленбурга со списком вопросов для того, чтобы уточнить, что конкретно предлагает Шнурре. Оказать давление на японцев, чтобы те не угрожали Сибири? Пакт о ненападении? Пакт относительно балтийских государств? Сделку по поводу Польши?

К этому времени Гитлер спешил так, что, хотя он страшно не хотел действовать подобным образом, готов был уступить по всем пунктам. 11 августа он заявил Верховному комиссару Данцига:

«Все, что я предпринимаю, направлено против России. Если Запад так глуп и слеп, что не может это понять, я буду договариваться с русскими. Затем я ударю по Западу и после его поражения объединенными силами выступлю против Советского Союза»[449].

Это действительно было точным отражением приоритетов Гитлера: от Великобритании он хотел невмешательства в дела на континенте, а от Советского Союза он хотел приобрести Lebensraum, или «жизненное пространство». Только благодаря своим достижениям Сталину удалось изменить приоритеты Гитлера, пусть даже хотя бы временно.

Отвечая на вопросы Молотова, фон дер Шуленбург проинформировал его, что Гитлер готов направить немедленно в Москву своего министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа со всей полнотой полномочий для решения всех нерешенных вопросов. Сталин не мог не заметить, что Гитлер согласен вести переговоры на уровне, которого Великобритания постоянно избегала, поскольку ни один британский министр не представлялся готовым для визита в Москву на протяжении всех месяцев, пока велись переговоры, хотя кое-кто отваживался забраться в восточном направлении до самой Варшавы.

Не желая раскрывать свои планы до тех пор, пока не станет ясно, что ему предлагают, Сталин усилил на Гитлера давление еще на одно деление. Молотову были даны инструкции высоко оценить воодушевление Риббентропа, но добавить, что в принципе хорошо было бы иметь само соглашение, прежде чем будет решен вопрос о целесообразности визита. Гитлеру предлагалось сформулировать точное и конкретное предложение, включая секретный протокол по отдельным территориальным вопросам. Даже тупоголовый Риббентроп должен был бы понять смысл просьбы Молотова. Любая утечка информации касалась бы немецкого проекта; руки Сталина оставались бы чистыми, а провал переговоров можно было бы приписать отказу Советского Союза соглашаться с немецким экспансионизмом.

К тому времени Гитлер нервничал как в настоящей лихорадке. Поскольку решение о нападении на Польшу должно было быть принято в самые ближайшие дни. 20 августа он написал непосредственно Сталину. Само по себе это письмо представляло собой отход от правил немецкой протокольной службы. В связи с тем, что единственным титулом Сталина было «генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза» и он не занимал никакой государственной должности, они никак не могли решить, как к нему обращаться. В конце концов, письмо было направлено просто «Господину Сталину, Москва». Оно гласило: «Я убежден, что содержание дополнительного протокола, желательного для Советского Союза, может быть уточнено в возможно кратчайший срок, если ответственный немецкий государственный деятель будет иметь возможность лично прибыть в Москву для переговоров»[450].

Сталин выиграл торги благодаря тому, что сохранял советские ставки до последнего. Причина состояла в том, что Гитлер со всей очевидностью был готов предложить ему задаром то, что в любом союзе с Великобританией и Францией он смог бы получить только после кровопролитной войны с Германией. 21 августа Сталин дал ответ, выразив надежду на то, «что германо-советский пакт о ненападении приведет к повороту в сторону серьезного улучшения политических отношений между нашими двумя странами…»[451] Риббентроп был приглашен прибыть в Москву через 48 часов, 23 августа.

Риббентроп, не пробыв в Москве и часа, предстал перед лицом Сталина. Советский руководитель проявил мало интереса к пакту о ненападении и еще меньше к заверениям в дружбе, которые Риббентроп то и дело вставлял в свои реплики. Его озабоченность концентрировалась вокруг секретного протокола о разделе Восточной Европы. Риббентроп предложил, чтобы Польша была разделена на сферы влияния по границе 1914 года, с одним лишь принципиальным различием, чтобы Варшава оставалась на немецкой стороне. Открытым был вопрос о том, будет ли придана некая видимость польской независимости, или Германия и Советский Союз просто аннексируют завоеванные ими территории. Что касается прибалтийских государств, то Риббентроп предложил, чтобы Финляндия и Эстония вошли в русскую сферу влияния (давая Сталину долгожданную буферную зону вокруг Ленинграда), Литва отошла бы к Германии, а Латвия была бы поделена. Когда Сталин потребовал себе всю Латвию, Риббентроп телеграфировал Гитлеру, и тот уступил — точно так же, как он поступил в связи с притязаниями Сталина отобрать Бессарабию у Румынии. Ликующий Риббентроп вернулся в Берлин, где в состоянии эйфории его приветствовал Гитлер, назвав «вторым Бисмарком»[452]. Прошло всего три дня с момента направления первого послания Гитлера Сталину до завершения дипломатической революции.

Позднее, как всегда, началось выявление задним числом того, кто несет ответственность за такой шокирующий поворот событий. Кто-то обвинял Великобританию за недоброжелательный стиль переговоров. Историк Э. Дж. П. Тэйлор показал, что при обмене посланиями и проектами документов между Великобританией и СССР Советы в довольно нехарактерной для них манере отвечали на британские предложения гораздо быстрее, чем британцы на советские. Из этого факта Тэйлор сделал вывод, на мой взгляд, некорректный, что Кремль жаждал союза больше, чем Лондон. Я же полагаю, что, скорее всего, дело было в том, что Сталин хотел, чтобы Великобритания не вышла из игры и не испортила ее преждевременно, по крайней мере до тех пор, пока он не определит намерения Гитлера.

Британский кабинет, вне всякого сомнения, совершил ряд грубейших психологических ошибок. Не только ни один из министров не посетил Москву, но Лондон задерживал переговоры о совместном военном планировании вплоть до начала августа. Даже тогда во главе британской делегации был поставлен адмирал, хотя главным, если не единственным, вопросом, занимавшим умы советской стороны, была война на суше. Более того, делегация направилась в Советский Союз пароходом, что заняло у нее пять дней пути, что отнюдь не свидетельствовало о понимании срочности дела. И, наконец, независимо от моральных соображений, сдержанность Великобритании в вопросе гарантии независимости прибалтийских государств была, неизбежно, истолкована параноидальным лидером в Москве как приглашение Гитлеру совершить нападение на Советский Союз, минуя Польшу.