Мемнох-дьявол - Энн Райс

Лицо осквернено, глаз отсутствовал. Я понял, что дикотрясусь. Дэвид оставил для меня один из моих широких, наподобие шарфа, шейныхплатков из фиолетового шелка, и я обмотал его несколько раз вокруг шеи, чтобыон стоял, как старинный жесткий воротничок, – такие вы могли видеть накаком-то из портретов Бетховена.

Я заправил концы платка под жилет. Отраженный в зеркале,глаз отсвечивал под цвет платка фиолетовым.

Я быстро надел ботинки, посмотрел на изорванную одежду,поднял несколько комков грязи, засохший лист и осторожно положил все это наодеяло. Затем направился в коридор.

В квартире было тепло и стоял устойчивый запах ладана; оннисколько не раздражал – напротив, заставил вспомнить о старых католическиххрамах и о священниках в алтаре, размахивающих подвешенным на цепочкусеребряным кадилом.

Войдя в жилую комнату, я увидел всех троих очень четко – онисобрались на ярко освещенном пространстве, стекло стен превратилось в зеркало,снаружи был ночной город, на который падал и падал снег. Мне захотелосьвзглянуть на снег. Я прошел мимо них и прижался лицом к стеклу. Крыша собораСвятого Патрика была белой от снега, но на острых шпилях снег не задерживался,хотя каждый выступ, каждая архитектурная деталь были опушены белым. Улицапревратилась в непроходимое заснеженное ущелье. Там что, перестали убиратьснег?

Внизу двигались маленькие фигурки ньюйоркцев. Были ли срединих одни живущие? Я напряг правый глаз. Видны были только те, кто казалсяживым. Я стал пристально рассматривать церковную кровлю, предвкушая ужас оттого, что, вдруг увидев вплетенную в орнамент горгулью, я обнаружу ее следящиеза мной живые глаза.

Вообще-то, меня мало кто волновал, кроме, конечно,находящихся со мной в комнате – тех, кого я любил, тех, кто ждал терпеливо,когда же кончится мое мелодраматическое, наполненное эгоизмом молчание.

Я обернулся. Арман снова принарядился в модный бархат икружево – образчики этого так называемого неоромантического стиля можно найтисейчас в любом из магазинов Нью-Йорка. Его нестриженые распущенныезолотисто-каштановые волосы ниспадали так же, как это было в давно минувшиевремена, когда, считаясь святым среди Детей Сатаны, как называли себя вампирыПарижа, он не позволял себе быть столь тщеславным, чтобы срезать хоть одинлокон. Чистота его волос была идеальной, цвет их, золотисто-каштановый,контрастировал с темно-красным, кровавым фоном его пальто. А эти его печальные,вечно юные глаза, смотрящие на меня, его гладкие мальчишеские щеки, ангельскийрот. Он сидел у стола, сдержанный, но переполненный любовью и любопытством,даже смутной покорностью, казалось, говорящей: «Отложим все наши споры, я здесьради тебя».

– Да, – произнес я вслух. – Спасибо.

Дэвид сидел с ним рядом, крепкий молодой англосакс скоричневыми волосами, на вид все так же пышущий здоровьем, как и в ту ночь,когда я сделал его одним из нас. По обыкновению на нем был твидовый пиджак сзаплатками из кожи на локтях и наглухо застегнутый, как и у меня, жилет.Кашемировый шарф защищал его шею от холода, к которому он вряд ли привык,несмотря на свое здоровье.

Даже странно, до чего мы все чувствительны к холоду. Иногдамы, правда, долго не замечаем его, а потом вдруг реагируем неожиданно чутко.

Рядом сидела моя Дора, напротив Армана. Дэвид сидел междуними, ближе ко мне. Для меня был оставлен стул, стоящий спинкой к окну и небу,если в я захотел сесть. Я посмотрел на стул. Простой, утилитарный предмет:черная лакированная поверхность, восточный стиль, скорее всего китайский,весьма практичный, видимо – дорогой.

Дора встала, слегка расставив ноги. Одета она была в легкоедлинное платье из шелка цвета бургундского. Ее белые руки были обнажены. Лицовыражало тревогу; шапочка блестящих черных волос мысками опускалась на щеки –модная стрижка восьмидесятилетней давности, возрожденная в наши дни. Глаза еебыли полны любви.

– Что случилось, Лестат? – спросила она. –Расскажи нам, пожалуйста!

– Где твой глаз? – задал вопрос Арман.

Именно такого вопроса я от него и ждал. Вставать он не стал.

Дэвид, как истинный англичанин, поднялся лишь потому, чтовстала Дора. Арман продолжал сидеть, глядя на меня снизу вверх и задавая прямыевопросы.

– Что с ним случилось?

Я посмотрел на Дору.

– Они могли спасти глаз, – начал я, вспоминая рассказ одядюшке Микки, дядюшкином глазе и гангстерах, – если бы бандиты нерастоптали его!

– О чем ты говоришь? – спросила она.

– Я не знаю, растоптали они мой глаз или нет, – отвечаля, раздосадованный дрожью в собственном голосе. Вечная моя беда – голос. –Это были не бандиты, а призраки, и когда я бежал, то оставил глаз лежать наступенях. Это был мой единственный шанс. Возможно, они раздавили его,размазали, будто каплю слизи, не знаю. А что, дядюшку Микки похоронили состеклянным глазом?

– Да... Думаю, да, – в изумлении произнеслаДора. – Никто никогда не говорил мне про это.

Я чувствовал, как те двое пристально на нее смотрят, какАрман разглядывает меня, как они мысленно восстанавливают образ дяди Микки,избитого до полусмерти в баре «Корона» на Мэгазин-стрит, когда гангстеростроконечным носком ботинка раздавил дядюшкин глаз.

Дора судорожно вздохнула.

– Что с тобой случилось?

– Вы перевезли вещи Роджера? – спросил я.

– Да, они в часовне Святой Елизаветы, в надежномместе, – ответила Дора.

Святой Елизаветы... Это было название сиротского приюта,когда он еще существовал. Я никогда не слышал, чтобы она произносила этоназвание раньше.

– Никому не придет в голову искать их там. Прессе до меняуже нет дела. Папины враги, как стервятники, отслеживают его корпоративныесвязи; они нацелены на его банковские счета; ради ключей от его сейфов ониготовы убить любого. Я же, его дочь, считаюсь побочной, к тому же разорившейся.А, не важно.

– Благодарение Богу за это, – произнес я. – Выговорили им, что он умер? Скоро ли окончится вся эта история, и какую роль вамнадлежит в ней играть?

– Нашлась его голова, – спокойно сказал Арман.

Он стал объяснять приглушенным голосом. Собаки вырыли головуиз кучи мусора и дрались из-за нее под мостом. Примерно с час какой-то старик,греясь у костра, наблюдал за ними и наконец понял, что собаки грызлись из-зачеловеческой головы. Тогда он отнес голову в соответствующее учреждение, игенетический анализ волос и кожи показал, что это Роджер. Зубные коронки непомогли бы. У Роджера были превосходные зубы. Доре оставалось лишь ее опознать.

– Он, должно быть, сам хотел, чтобы ее нашли, – сказаля.