Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
– Когда я буду больна, Аркаша, вот этот столик будет у меня в комнате, – говорила она. – Может быть, понадобятся лекарства…
Откуда-то появился старинный образок-складень, который повешен был над кроватью.
– Аркаша, это материнское благословение… – объясняла она. – Этим образком я тебя благословляю, если умру. Так и помни… Мы ничего не знаем, что будет там, но я это чувствую. Мне часто хочется молиться, не потому, что я боюсь смерти, а потому, что душа полна… Если я умру, так с жаждой жизни, с страстным желанием счастья. Милый мой, хороший, если бы ты только знал, как я люблю тебя!
Да, она его любила… Тихо и хорошо любила. Он чувствовал это в ее пристальном взгляде, в том смущении, когда он ловил такой взгляд. В нем она видела теперь другого человека, именно, отца своего ребенка, и ее душу наполняло такое спокойно-благоговейное чувство. Это был другой человек и такой органически близкий, что трудно было сказать, хорош он или нехорош, красив или некрасив. Часто случалось, что он говорил то самое, что она думала, и наоборот.
– Что же это такое, Аркаша? – в изумлении спрашивала она. – Ведь это, наконец, страшно!.. Я не желаю, чтобы ты слышал каждую мою мысль.
Какие хорошие были два последних месяца, именно те, когда она должна была бы особенно страдать! Положение усложнялось еще тем, что местный акушер, конечно, маленькая провинциальная знаменитость, ошибся относительно наступления срока родов именно на эти два месяца. Томительное ожидание выкупалось таким хорошим настроением. Сцен больше не было, потому что все внимание, все мысли и чувства витали в будущем. Сколько хороших планов было выстроено за это время, сколько сделано приготовлений… Она сшила первую детскую рубашку-распашонку, которую долго прятала от него, потом явилось фланелевое одеяло с меткой Л, потом тот маленький гардероб, который матери готовят с такой милой, стыдливой радостью. Потом она спрятала свою головку у него на груди и прошептала:
– Любовь ей имя… Мы ее назовем: Любовь.
– Да, Любовь… – ответил он. – Милая, милая…
В числе планов на первом месте стояла деревня. О, они непременно будут жить в деревне, в своей избе, будут иметь свою землю, свою корову, свою лошадь… Не правда ли, как это будет хорошо? Уйти от всех и наслаждаться трудовым, здоровым счастьем в своем уголке. Жизнь была так проста и ясна. И нигде фельдшер так не нужен, как именно в деревне. Он там будет все… Аркадий Васильич занялся теперь изучением тех простых народных средств, которыми народ лечит домашними способами, и делал открытие за открытием. Например, дорогая хина заменяется соком редьки или хрена. Ему уже приводилось применять эти средства, когда нужно было лечить бедноту и городскую голь. Какие там лекарства, когда нет хлеба и дров!..
– Милый, милый… – шептала она, припадая к нему. – Сколько на свете горя и нужды, и какие мы богачи, сравнительно!
– В городе пятьдесят рублей моего жалованья – приличная нищета, Надя, а в деревне это целое богатство. Вот увидишь… Даже совестно будет получать такие страшные деньги.
– Помнишь, мы читали в газетах, с каким сожалением пишут о двух молодых врачах, которые поступали куда-то фельдшерами?.. Наверно и сами эти господа врачи разыгрывали из себя жертв общественной несправедливости…
– У нас все так: с одной стороны – хорошие слова, а с другой – хорошее жалованье. Впрочем, мы торопимся осуждать других, Надя… Может быть, и сами сбежим из деревни через полгода.
– Ну, уж этого не будет, Аркаша. Вот увидишь, какой славной деревенской бабенкой я буду…
Незаметно для самих себя у них выработалось какое-то органическое отвращение к городу, к условным формам этого городского существования и ко всему, на чем лежала печать города. Ах, скорее бы уехать туда, где желтеют нивы, где зеленеет лес, где идет настоящая жизнь, а не созданная искусственным способом. Да, скорее туда, в деревню… Эта деревня являлась любимой темой бесконечных разговоров, предположений и планов. Она являлась решительным поворотным пунктом.
В жизни каждого человека бывают светлые полосы, и такую именно светлую полосу переживала теперь молодая чета. Как светло было будущее, как оно просто и ясно! На время скрылись даже те больные мысли, которые продумываются с глазу на глаз только с собственной совестью. Ведь прошлое отпадало, как скорлупа зерна, из которого показался молоденький росток… Процесс тяжелый и мучительный, но он выкупается именно тем будущим, которое несет в себе вот этот самый росток.
– Я часто думаю о себе, – говорила Надежда Петровна задумчиво. – И мне кажется, что я – не я, а что-то общее. Те же ощущения, те же чувства и мысли испытывала и праматерь Ева, и женщины всего света испытывают сейчас. Недаром Гейне сказал, что с каждым человеком родится вселенная, и я чувствую ее, эту вселенную. Ты не можешь себе представить блаженного настроения, которое наступает иногда… И так хорошо думается. В материнстве – вся женщина. Прежде, когда я видела беременных женщин, то испытывала и страх за них, и какое-то особенно брезгливое чувство. Ведь это так некрасиво с эстетической точки зрения!.. А теперь я не чувствую собственного безобразия, и мне хочется крикнуть: я счастлива, потому что я – жизнь!
– А у меня другой порядок чувств: я только теперь понял, почему мужчина должен нести и тяжесть работы, и умирать, защищая родину. Что значит риск солдата перед риском беременной женщины?.. Хорошо умереть, когда знаешь, что это нужно.
Раздумавшись как-то на эту тему ночью, Аркадий Васильич почувствовал, как ему вдруг сделалось легко, совсем легко, точно свалилась какая-то шелуха. Если он раньше испытывал кровную ненависть к другому, то теперь просто не заметил бы его и точно так же незаметно устранил бы его, как швыряют попавший под ногу камень.
Впрочем, его нервы были настолько приподняты, что светлая полоса сменялась иногда самым мрачным настроением. Так он раз не мог заснуть целую ночь, раздумавшись о виде на жительство. Надежда Петровна от мужа такого вида не имела и жила по отсрочкам, выдаваемым из полиции. Срок последней такой отсрочке уже истекал, а Аркадий Васильич не хотел, чтобы она в таком виде отправилась в участок. Это всегда ее волновало, а теперь взволновало бы в особенности. Он лежал и мучался за всех женщин, которые теперь живут по таким отсрочкам. А сколько их, таких женщин!.. Утром Аркадий Васильич встал с тяжелой головой и откровенно рассказал все
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!