Ахульго - Шапи Казиев

Публика взорвалась одобрительными криками. А затем за дело взялся и сам Айдемир. И его виртуозные трюки вселяли в зрителей уверенность, что для людей нет ничего невозможного.

Аркадий смотрел на канатоходца, на людей, на горы вокруг и чувствовал, что в нем что-то переменилось, будто змея выползала из опостылевшей кожи. Он сам уже не понимал, как случилось, что он уступил свою невесту без боя? Он ненавидел себя за слабость и клялся отомстить, украсть любимую, убить соперника, сделать что угодно, погибнуть, наконец, но не позволить кому бы то ни было попирать его честь и достоинство.

Вдруг Аркадий заметил людей, стоявших на крыше за квартал от площади, и среди них – человека в белой черкеске, с которым другие горцы, по всему видно – важные люди, говорили с особым почтением.

– Шамиль! – мелькнуло в голове у Аркадия.

Он, не отрываясь, смотрел на имама, которого собирался вызывать на дуэль. И эта мысль показалась ему теперь чудовищной, которая могла придти лишь безумцу.

– Безумные не имеют права на поединок, – напомнил себе Аркадий.

– Даже вызов от безумца не принимается.

Вечером, перед тем, как наибам отправиться на свои позиции, Шамиль объезжал свое небольшое войско, выстроившееся перед аулом на смотр.

Наибы со своими мюридами и знаменами смотрелись не хуже регулярных частей Граббе. На флангах стояли подразделения пеших и конных ополченцев, прибывших из разных обществ. Среди ополченцев было и много жителей Аргвани. Отослав семьи, они остались защищать свой аул. Как и другие горцы, они не могли себе представить, чтобы кто-то мог покуситься на их дома, поля и сады. Скорее предки их встали бы из могил, чем они согласились бы впустить в свой аул незваных гостей.

Бывшие рабы стояли своей командой. И опытный глаз Шамиля сразу отличил их от остальных. Внешне они ничем не отличались от остальных ополченцев, но то, как крепко они держались за свои кинжалы, говорило о том, что они еще не стали для них привычным оружием, но уже служили верным свидетельством освобождения.

Русская команда стояла особо, на взгорке позади колонн. Среди вольных стрелков стоял и Аркадий. Юнус уже знал о его приключениях от Айдемира и кивнул Аркадию как старому знакомому. Аркадий тоже вспомнил Юнуса и удивился такому возвышению своего кунака, который, как думал Аркадий, был простым жителем Буртуная. Ведь именно он спас Аркадия от бдительных хубарцев, когда канатоходец со своим помощником выведывали дороги на Ахульго.

У отрядов ополчения Шамиль задержался. Народ был полон решимости поквитаться с Граббе, это было написано на лицах людей. Но у Шамиля сжалось сердце, когда он увидел среди ополченцев совсем еще мальчишек, чуть старше его сына Джамалуддина.

Имам обернулся к сопровождавшему его Юнусу и негромко сказал:

– Дети должны уйти.

– Абакар им говорил, – оправдывался Юнус.

– Но они не слушаются.

– Зачем гибнуть за свободу, если некому будет ей насладиться? – сказал Шамиль.

– Придумай что-нибудь, но дети должны покинуть Аргвани сегодня же. Пусть живут для мира, а не для войны. Мертвым свобода не нужна.

– Твоя воля будет исполнена, имам, – сказал Юнус.

Шамиль привстал на стременах, вскинул над собой руку и обратился к горцам:

– О люди! Вы собрались сюда по своей воле. Вы пришли по сердцу и совести! Вы объединились, чтобы защищать общую свободу, общее достоинство и одну для всех родину. Так знайте же, что эту битву мы уже выиграли! – возвестил Шамиль, сводя пальцы в кулак.

– Потому что единый народ можно уничтожить, но победить его нельзя.

Повсюду раздались одобрительные возгласы, горцы принялись салютовать из пистолетов и гарцевать на своих конях. Порядок, в котором стояли части, мгновенно нарушился, уступив всеобщему воодушевлению.

Отряд Граббе приближался к Аргвани. Горцы продолжали скатывать на отряд камни, обстреливали растянувшиеся колонны и нападали на цепи охранения. Но Граббе упорно продвигался вперед, прорубая в скалах дорогу и отбиваясь от горцев штыками и картечью.

Заслышав выстрелы, солдаты делали все быстро и слаженно. Орудия всегда были наготове, а Ефимка сделался отменным наводчиком и ловко вбивал клинья в прицельный механизм, когда нужно было согнать горцев с очередного гребня.

Но чем дальше продвигался отряд, тем чаще случались происшествия, вызывавшие у Граббе непроходящий гнев. Из отряда начали бежать солдаты. Это было очень опасно, потому что дурной пример мог повлиять и на других. Особенно если учесть, что больше половины отряда состояло из «штрафных» солдат, которых списывали на Кавказ из других полков. А сверх того в отряде было полно поляков, разжалованных декабристов и прочих ненадежных субъектов. Правда, за время службы они превращались в одну семью и ставили свой полк выше всего остального, включая Кавказский корпус, да и всю армию. Но, тем не менее, побеги случались все чаще. И самым досадным было то, что происходило это на глазах у всего отряда. Откуда ни возьмись, появлялись прежние перебежчики, которые принимались злословить насчет Граббе и даже государя императора, объявляя их тиранами и кровопийцами, а затем манили к себе солдат из отряда, обещая им волю без господ и райскую жизнь у Шамиля. Граббе приказывал открывать по ним огонь, перебежчики скрывались, но затем появлялись в другом месте, причем, с новым пополнением из рядов отряда. Новые перебежчики бранили Граббе, а Траскина величали Арбуз-пашой, умеющим воевать только с коровами. Ругали почем зря и своих командиров, припоминая все обиды, накопившиеся за годы службы. Солдаты, устоявшие перед соблазном побега, знали, что все это правда, и все же променять родную роту на тревожную жизнь в горах решались немногие. Но офицеры, окруженные агитируемыми солдатами, начинали опасаться за собственную жизнь.

Траскин сделал вид, что не расслышал глупых оскорблений, но про себя отметил, что порции на беглых будут отпускаться до конца похода, по крайне мере на бумаге.

Граббе пообещал расстреливать дезертиров, однако обычное для армии офицерское рукоприкладство на время похода запретил. Зачастую именно зуботычины и вообще мордование становились последней каплей, доводившей солдат до «беглого шага».

Милиционеры, наблюдавшие за этими происшествиями, делали свои выводы. Им не нравилось, как офицеры унижают солдат, и они опасались, как бы такое обращение не распространилось и на горцев, когда Граббе одолеет Шамиля.

30 мая Граббе вышел к Аргвани и остановился на расстоянии пушечного выстрела.

Грозный вид аула привел его в замешательство. Он с удивлением разглядывал в подзорную трубу мощные укрепления, правильно расположенные части гарнизона крепости и начал осознавать, что его поединок с Шамилем вступает в новую стадию. Граббе впервые противостояла организованная сила, руководимая самим имамом, причем на позициях, искусно сооруженных грамотными инженерами с учетом всех преимуществ горной местности. Каждый квартал мог служить цитаделью, каждая сакля – блокгаузом и держать свою оборону. И миновать этот аул не представлялось возможным, потому что он запирал проход к Ахульго.