Джойс - Алан Кубатиев

Она же была ранена глубоко. Как уже бывало, дочь обрушилась на мать, обвиняя ее в подстроенном разрыве, но Нора терпела всё, стараясь поддержать и отвлечь ее. Она считала, что Лючии нужен молодой муж, да и сама Лючия откровенно говорила тому же Уильяму Берду, что ее одолевает «сексуальный голод». Но он ответил ей, что она начиталась дурацких книжек, и прекратил разговор.

Супруги Леон, видевшие происходящее почти каждый день, жалели Лючию. Леон даже попытался сосватать ей свояка Алекса Понизовского, который только что порвал с любовницей, и тот даже согласился. Но после нескольких встреч Леон предупредил его, что девушка слишком хорошо воспитана для обычной интрижки. Понизовский без особого рвения согласился сделать Лючии официальное предложение и, естественно, получил согласие.

Отдыхавшим на юге Франции Джорджо и Хелен полетела телеграмма, и брат воспринял ее настолько всерьез, что вернулся.

— Что ты имел в виду, когда писал про помолвку? — спросил отца Джорджо.

— Ну если они хотят заключить помолвку… — начал Джойс.

Джорджо перебил его:

— Какая может быть в ее состоянии помолвка? — Он не понимал того, почему этого не видит отец.

На Понизовского давил Леон, который напоминал ему, что невесте надо послать цветы, позвонить по телефону… Жених уже не чаял как выбраться из неосмотрительно затеянного предприятия. Лючия настаивала, чтобы свидетелем пригласили Беккета. Она казалась спокойной и деловитой.

Через несколько дней в ресторане «Друан» должна была состояться официальная помолвка. Перед самым выходом Лючия вдруг уехала на квартиру Леонов, упала там на диван и осталась лежать — бледная, неподвижная, незрячая. Каталепсия — называют это психиатры. Она никого не слышала, даже Нору, лепетавшую о судебном иске по нарушению брачного обещания. Потом Лючия потеряла сознание.

Врачи пытались вывести ее из жестокой прострации, кололи ее всем, что было тогда в их фармакопее, и Лючия очнулась, но безумие тоже усилилось. Помолвка была забыта. Джойс пытался найти для нее отдельную квартиру и нанять опытную сиделку, потому что рядом с ней оставаться было невозможно. Единственный, кто мог общаться с ней, был отец — он воссоздал для себя картину ее прерывистого сознания, в какой-то мере знакомого ему по собственным текстам, и следовал ей. Она рвалась в Англию, но Джойс понимал, что жить там не сможет, и искал новую квартиру, потому что срок аренды этой заканчивался. Они решили свозить ее в Лондон, слабо надеясь, что это поможет, но в апреле, когда багаж на Гар-дю-Нор был уже погружен и они садились в поезд, Лючия вдруг устроила дикую истерику, визжа, что ненавидит Англию и не хочет никуда ехать, что требует немедленно отвезти ее к Леонам и уложить ее в постель, что и было сделано. Полторы недели она пролежала у них, а потом вдруг потребовала отвезти ее к Колумам, тогда жившим в Париже. Мэри только что сделали операцию, но и она героически ухаживала за Лючией целую неделю. Джойс пытался увезти ее в психиатрическую лечебницу, но она отказалась наотрез, и врача каждое утро привозили к Колумам. Мэри пришлось притвориться, что это ее врач и что у нее те же симптомы, и доктор терпеливо слушал обеих пациенток. Потом Мэри под каким-то предлогом уходила и врач работал только с Лючией, но все, что он мог, — это признать, что она в более тяжелом расстройстве, чем сознавали все окружающие. В конце мая приехал Джорджо и увез вместе с Мэри свою сестру, обманув ее относительно цели поездки. Доктор Меллар поставил грустный диагноз: «гебефренический психоз».

Название болезни не изменилось до сих пор. Форма шизофрении, наиболее характерной особенностью которой являются эмоционально окрашенные изменения. Бред и галлюцинации, которые возникают неожиданно и так же неожиданно прекращаются. Настроение изменчивое и неадекватное, сопровождаемое ужимками, величественными позами, гримасами, ипохондрическими жалобами и однообразными фразами. Мышление дезорганизовано, человек стремится к одиночеству. Эта форма шизофрении обычно начинается в возрасте от 15 до 25 лет и не излечивается. Лючия пройдет весь тогдашний ад психиатрического лечения — смирительные рубашки, холодные ванны, морфий, электрошок, — а после 1940-х уже появятся благодетельные аминазин и галоперидол, которые и будут ее уделом до самой смерти.

Джойс позже сказал горькую фразу: «Та искра дарования, которая, возможно, у меня есть, перешла к Лючии, но в ее мозгу устроила пожар». Высочайшая степень способности к абстрагированию, с которой справлялся его мощный интеллект, сорвала дочери обыденное мышление. Не случайно Беккет изучал Джойса по Лючии: он отождествлял себя с ней и почти никогда — с сыном. Пошли консультации с медиками, клиники, уколы, попытки операций, и отныне это будет содержанием большей части отведенного ему срока.

Джойс все глубже увязал и в сложностях с мисс Уивер и Сильвией Бич. Его и ее поверенные снова напомнили ему, что он тратит свой капитал и не старается жить на доход. Джойс раздраженно перечислил свои незапланированные расходы и добавил, что она отравляет ему пятидесятилетие. Мисс Уивер приехала в Париж, чтобы успокоить его, но Джойс при встрече молчал. С Сильвией отношения портились давно, и попытки обеих сторон вернуться к прежней дружбе не удавались. В эту ситуацию была замешана и Адриенн Монье. Не так уже редко она публично высказывалась о прославленном бессребреничестве Джойса и его безразличии к славе; но в этот раз она написала ему письмо. Ее и Сильвию обязали продавать малый тираж «Хода работы», от них без конца требовали роялти с продажи «Улисса», но они не могли сделать больше, чем уже делали. Джойсу предлагалось понять, насколько их жизнь сложнее, чем его. А в конце следовали уверения в совершеннейшем к нему почтении.

Джойсу было не привыкать сносить такие удары. Он вежливо поблагодарил мадемуазель Монье, хотя и заметил, что причины для благодарности несколько иные, чем те, что сформулированы в письме. Он понимает, что мисс Бич расстроена — экономическая депрессия уменьшила продажи, ухудшилось ее здоровье, не говоря о других неприятностях. С юмором он припомнил, как она случайно смахнула пачку вырезок с рецензиями на его книги и решила, что он будет на коленях собирать их, а он, конечно, гордо ими пренебрег… Трудно представить, что можно сделать для мисс Бич сейчас, когда «Улисс» вот-вот будет издан в Англии и США; она почти распродала одиннадцатую допечатку, а двенадцатая теперь вряд ли понадобится. Пусть даже она получила с согласия Джойса права на издание во всем мире, но стоило ли требовать такую большую выплату с «Рэндом хауз»? Сильвия неохотно отозвала свои претензии, главным образом после того, как Джойс пообещал ей свою рукопись и подтвердил, что она имеет право требовать свои роялти с любого европейского издателя.

Тем временем на «Улисса» обратил внимание кинематограф. Запрос на право экранизации прислали «Уорнер бразерс», но Джойс поначалу отказал им, однако не стал возражать, чтобы Леон проработал ситуацию. Состоялась и знаменитая встреча с Сергеем Эйзенштейном, который давно следил за Джойсом. В 1927 году он читал Джойса по единственному московскому экземпляру «Улисса», а через год Айви Лоу, жена зам-наркома иностранных дел М. М. Литвинова, привезла Сергею Михайловичу из Женевы собственную книгу. В письме французскому писателю и кинокритику Леону Муссинаку от 22 ноября 1928 года он пишет: «Очень жаль, что из-за его глаз я никогда не смогу показать свои фильмы этому замечательному человеку. Мой интерес к нему и его „Улиссу“ совсем не платонический — то, что Джойс делает в литературе, очень близко тому, что мы делаем, вернее, собираемся делать в новой кинематографии!» Он просил Муссинака подписаться на «транзишн» и пересылать ему номера с «Ходом работы». Он раздобыл и читал книги Гормана и Гилберта. Он включал Джойса во все свои размышления о современном кино. В Америке, работая над экранизацией «Американской трагедии», Эйзенштейн вгрызался «в сладкие плоды познания и тонкой отравы „Улисса“ Джойса и комментариев к нему Стюарта Гилберта». Он набрасывал сценарии по нескольким произведениям Джойса и очень серьезно думал о киноверсии «Улисса».