Повести о Ветлугине - Леонид Дмитриевич Платов

ученый. Оно не было даже распечатано.

— Нечего сказать, утешили, Володя! — сердито сказала Лиза. — Неужели этот пример может нас успокоить?

Савчук понял, что сказал невпопад.

— В данном случае, — забормотал он, — прошло не сто лет, а всего каких-нибудь двадцать два — двадцать три года. Уверяю вас, для историка это совершенно ничтожный промежуток времени, почти мгновение…

— Многое могло произойти с Петром Ариановичем за это мгновение, — сказал я, щурясь на догорающие угли костра.

— Да, да, — подхватила Лиза. — Видно, бестия эта Хытындо!

— Якага, по-твоему, лучше?

— Якага глуп, а Хытындо хитра и зла.

— Но почему поединок с Ныртой? Ведь Нырта был его друг, самый близкий ему человек в котловине?

— Нырте могли приказать. Послушание у первобытных народов… — начал было Савчук.

— Нырта стреляет без промаха, — сказала вдруг Лиза. Видимо, была поглощена мыслями об исходе непонятного поединка.

Савчук принялся подкладывать пучки тальника в костер.

— Должен отдать справедливость товарищу Ветлугину, — сказал этнограф, кашляя от дыма. — В необычных и трудных условиях он вел себя очень мужественно.

— Еще бы! — пробормотала Лиза.

— Как настоящий русский ученый, — поддержал я.

— Вот именно! Ни на минуту не прекращал своих научных наблюдений… Конечно, он не этнограф, и это очень жаль. Ему самому трудно делать выводы. Но его агиографические описания отличаются точностью, наглядностью, обстоятельностью. Возьмите хотя бы поколку на реке…

Савчук с досадой оттолкнул ногой вывалившуюся из костра головешку.

— Как повезло человеку! Просто на редкость повезло!.. Быть участником поколки, видеть это редчайшее в мире зрелище!..

В голосе его прозвучала такая откровенная зависть, что мы с Лизой, как ни тревожно было у нас на душе, не смогли удержаться от смеха. Бульчу, не все понимавший в разговоре, на всякий случай снисходительно улыбнулся.

— Да, да, редчайшее! — громко повторил этнограф. — Почти то же самое, что увидеть живого мамонта! Вы слышали о маятах?

— Нет.

— Еще в тундре, расспрашивая стариков, я обнаружил пять вариантов сказания о приходе нганасанов с северо-востока. Предков своих рассказчики называли маятами.

— Считаете, что маяты и «дети солнца» — одно и то же?

— Пока лишь гипотеза! Рабочая гипотеза, — поспешил оговориться этнограф. — Я ведь не специализировался на изучении нганасанов. Их изучали Долгих и Попов. Но кое-какие факты бросаются в глаза… Начнем хотя бы с одежды… (Он повернулся к Бульчу.) Как, по-твоему, одевались маяты?

Наш проводник, внимательно слушавший Савчука и изредка кивавший в знак согласия, встрепенулся:

— В короткие парки.

— Слышали?… А как ловили рыбу?

— Перегораживая реку, вычерпывали добычу на берег.

— Поразительно! — сказал я.

Савчук продолжал:

— Как охотились на оленя?

— Устраивали поколки на реках.

— Какие жилища строили?

— Полуподземные землянки.

— Петр Арианович пишет о пещерах, — робко вставила Лиза.

Савчук сделал отстраняющий жест.

— Могут быть небольшие отклонения. А потом: полуподземные землянки, пещеры — разница невелика.

— Но разве это имеет значение?

— О! Громадное значение! Как вы не понимаете? Мы (он поправился: «Ветлугин, потом мы») нашли на Таймыре поселение самых древних жителей Сибири, народ еще более древний, чем юкагиры!..

Савчук зажмурился и покрутил головой, словно бы ослепленный таким открытием.

Мы молчали, слушая рев воды у порогов.

Бульчу, который с некоторого времени начал проявлять признаки беспокойства, встал и, взяв ружье, отошел к лодке.

— Находка оазиса, — продолжал я, рассеянно посмотрев ему вслед, — имеет для науки, по-моему, еще большее значение, чем ваши маяты. Ведь это…

Но взволнованный голос Бульчу прервал меня.

Стоя у лодки, охотник звал нас. Что-то случилось с нашей лодкой!

Со всех ног мы кинулись к нему.

Лодка стояла, немного накренившись, развернувшись бортом к волне. Еще немного, и ее бы унесло течением. Но ведь я прекрасно помнил, что перед чтением письма сам вытащил ее до половины на берег. Не целиком, нет! Очень спешил, хотел поскорее приступить к чтению. Сейчас лодка сползла в воду не менее чем на две трети своего корпуса.

Никаких следов не было подле нее. Правда, грунт был каменистый, очень твердый.

Я бросился к аккумуляторам. Они были сухими. Не пострадала и рация, завернутая в клеенку.

Мы с Савчуком вынесли их на берег и бережно установили подле костра.

Тем временем Бульчу и Лиза, подтянув лодку, осматривали ее. Оказалось, что в носовой части днища есть несколько пробоин. Их сделали каким-то острым оружием, — быть может, кинжалом или копьем.

Мы поднялись с колен и, стоя у перевернутой лодки, из которой выливалась вода, молча переглянулись. Все было ясно без слов.

Но как удалось вражеским лазутчикам, этим людям-невидимкам (выражение Петра Ариановича), остаться незамеченными? Ведь лодка находилась чуть пониже порогов, в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах от лагеря. Она все время была на виду — нам и в голову не могло прийти, что надо выставить подле нее часового.

Единственным оправданием, пожалуй, служило то, что мы были целиком захвачены чтением письма — мысленно перенеслись в верховья реки, в оазис.

Вероятно, «дети солнца» подобрались к лодке зарослями тальника. Бульчу считал, что сначала они хотели просто стащить лодку с берега, то есть собирались повторить то, что уже сделали с первой лодкой несколько дней назад. Однако потом у них возник более коварный план: продырявить лодку, чтобы она затонула посреди реки, когда мы возобновим путешествие. Но мы задержались у костра, обсуждая письмо.

Бульчу был пристыжен. Присев на корточки возле перевернутой лодки, он без устали ругал себя и даже — в наказание за глупость — бил по щекам. Нашего проводника очень беспокоило, что по возвращении русские расскажут его многочисленным зятьям, как опростоволосился первый охотник на Таймыре.

— И мы остались в дураках, Бульчу, — сказал я, чтобы его утешить.

— Вам ничего, вам можно, — ответил он со свойственной ему простодушной откровенностью. — Ведь вы городские люди. А городские люди в тундре всегда дураки…

Лиза не удержалась от нервного смешка.

Не верилось, что лазутчики загадочного горного парода только что находились совсем рядом.

Однако что помешало «детям солнца» напасть на нас, забросать нас копьями, обрушить на наш лагерь ливень стрел?… Рука была занесена, поднята для удара. Почему же она не опустилась?

По-видимому, таков был приказ. Лазутчики «детей солнца» должны были задержать нас, заставить вернуться. Но приказа убить не было.

Это было все-таки утешительно. В нашем положении приходилось довольствоваться даже таким скромным утешением…

2

С поспешностью мы принялись исправлять урон, причиненный нам «детьми солнца».

Мой опыт моряка пригодился. Дыры в днище заклинили, законопатили, забили мхом, потом опустили лодку в воду, чтобы она как следует намокла. Теперь уже не отходили от нее ни на шаг.

Все это задержало нас у порогов на полтора дня.

От немолчного