Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

— Но владыка Глашатай, — воскликнул Змей-Женщина, — как обойтись без акведуков? Наверное, продержаться некоторое время на затхлой муке мы бы смогли, но разве можно сражаться, не имея питьевой воды?

— Тлакоцин, — промолвил Куаутемок терпеливым тоном учителя, говорящего с непонятливым учеником. — Когда-то давным-давно на этом же самом месте мешикатль тоже находились в окружении презиравших и ненавидевших их врагов. Из еды у них были лишь коренья, а из питья — только солоноватая илистая вода. В тех безнадежных обстоятельствах наши предки вполне могли сломаться, пасть на колени или рассеяться, позволить поглотить себя другим народам и исчезнуть из истории. Но этого не произошло. Они выстояли и возвели все это! — Он жестом указал на величественную панораму Теночтитлана. — Каков бы ни был конец, из истории нас уже не вычеркнуть. Мешико стояло. Мешико стоит. И Мешико будет стоять до последнего.

После разрушения акведуков Теночтитлан сделался мишенью для пушек — и тех, что снова заняли позиции на материке, и для установленных на постоянно курсировавших вокруг острова кораблях. Наибольший урон наносили железные ядра, выпускаемые с Чапультепека, ибо белые люди затащили несколько пушек на гребень холма и теперь могли обстреливать город сверху, так что ядра падали на него, словно огромные железные дождевые капли. Замечу, что чуть ли не самое первое из них разнесло храм Уицилопочтли на вершине Великой Пирамиды. Жрецы, понятное дело, подняли крик насчет зловещего знамения и многократно усилили свое рвение в исполнении молитв и обрядов.

Обстрел продолжался несколько дней, но, надо признать, велся он вяло и с перерывами. Разрушения оказались значительно меньше тех, какие, как я прекрасно знал, были способны причинить эти орудия. Думаю, Кортес надеялся, что, поскольку помощи нам ждать неоткуда, мы, руководствуясь здравым смыслом, сами запросим перемирия и начнем переговоры об условиях сдачи. И дело тут было не в том, что командиру испанцев не хотелось проливать лишнюю кровь. Он предпочел бы взять нас не штурмом, а измором, потому что тогда получил бы Теночтитлан в целости, а с ним и возможность преподнести своему королю Карлосу колонию под названием Новая Испания вместе со столицей, которая превосходила любой город Старого Света.

Однако избыток терпения тогда, как и сейчас, не относился к числу главных добродетелей Кортеса. Поэтому он не стал дожидаться, пока мы сами будем готовы к капитуляции. Приказав своим мастеровым изготовить переносные мостки, чтобы перекрыть проходы на всех дамбах, Кортес отдал приказ о всеобщем штурме, и его войска устремились в атаку с трех сторон, по всем трем насыпям одновременно. Но тогда наши воины еще не ослабли от голода, так что все три колонны испанцев и их союзников были остановлены, как будто они наткнулись на неприступную каменную стену, окружавшую остров. Многие захватчики погибли, а остальные отступили, хотя и поспешно, но не так быстро, как заявились, ибо уносили с собой множество раненых.

Кортес выждал несколько дней и предпринял еще одну попытку, однако на этот раз результаты штурма оказались еще хуже. Когда враг хлынул на остров, наши боевые каноэ вышли в озеро, высадив воинов на дамбе, у испанцев в тылу. Мешикатль сбросили наведенные через лодочные проходы мосты, и таким образом передовые отряды шедших в атаку врагов оказались отрезанными от своих. Как и стремились, они попали в наш город, но вот только он оказался для них западнёй. Испанцы отчаянно сражались за свои жизни, что же до их союзников, то те, прекрасно понимая, что их ждет, предпочитали смерть плену.

В ту ночь весь наш остров озаряли праздничные факелы и огни храмовых курильниц. Великая Пирамида была освещена особенно ярко, на тот случай, если Кортес и другие белые люди рискнут приблизиться на расстояние, позволяющее увидеть, что произойдет с их товарищами, попавшими в наши руки, а таких было человек сорок.

Думаю, Кортес не оставил это массовое жертвоприношение без внимания и пришел в такую мстительную ярость, что исполнился решимости покончить со всеми горожанами даже ценой уничтожения большей части Теночтитлана, который ему первоначально хотелось сохранить. Рискованные попытки штурма прекратились, сменившись непрерывной яростной канонадой. Думаю, пушки стреляли с такой частотой, с какой только можно было их использовать, не боясь, что они расплавятся от перегрева. Снаряды обрушивались на нас одновременно и с материка, и с окружавших кораблей, со свистом проносясь над водой. Наш город начал рушиться, и многие люди гибли под развалинами. Одно-единственное пушечное ядро способно выбить весомый кусок даже из массивной и прочной Великой Пирамиды, а ядер в нее тогда угодило столько, что некогда красивое, имеющее гладкую поверхность сооружение стало выглядеть как курган из ноздреватого хлебного теста, обгрызенного и объеденного гигантскими крысами. Это же пушечное ядро способно обрушить целую стену крепкого каменного дома, а уж дом из глинобитного кирпича при прямом попадании просто обращался в комья грязи и пыль.

Железный ливень продолжался день за днем, целых два месяца, стихая только ночью. Впрочем, и по ночам вражеские пушкари время от времени выпускали по несколько ядер, чтобы лишить нас сна и возможности хоть ненадолго вздохнуть спокойно. Потом запас ядер у белых людей иссяк, и им пришлось собирать и использовать округлые камни. Эти снаряды были менее разрушительны для городских зданий, но зато при ударе разлетались множеством острых осколков, смертельно опасных для людей.

Однако погибавшие под обстрелом по крайней мере умирали быстро, тогда как остальных, похоже, ждала смерть не столь скорая и не такая легкая. Поскольку зерно из казенных хранилищ требовалось растянуть на возможно более долгий срок, распоряжавшиеся им чиновники выдавали горожанам ровно столько сухого маиса, чтобы не умереть. Первое время мы ели собак и домашнюю птицу, а некоторые, ухитрившись проскользнуть с сетями на дамбу или наловить рыбешек между переплетенными корнями чинампа, делились своим скудным уловом с товарищами по несчастью. Однако скоро вся домашняя живность была съедена, и даже рыба стала сторониться острова.

Тогда мы поделили и съели животных из зверинца — всех, кроме совершенно несъедобных тварей и некоторых самых редких и особо ценных его питомцев. Должен сказать, что оставшиеся звери оказались в куда лучшем положении, чем люди, ибо мук голода они не испытывали. В чем, в чем, а уж в человеческих трупах для их прокорма недостатка у нас не было.

Со временем мы вынуждены были ловить крыс, мышей и ящериц. Наши дети, те немногие, которые пережили оспу, наловчились расставлять силки на всякую птицу, по глупости залетевшую на остров. Потом в пищу пошли цветы, что росли на наших крышах, листва деревьев, насекомые, кора и кожа, включая ремни обуви, одежду из шкур и даже пергаментные страницы книг. Некоторые, чтобы обмануть чувство голода, глотали остававшуюся на месте разбитых зданий известковую пыль.

Рыба ушла из прибрежных вод острова, но не потому, что ее распугали рыболовы, а из-за грязи, вони и обилия нечистот. Хотя к тому времени уже наступил сезон дождей, дождь шел с большими перерывами. Мы выставляли на улицу все горшки, миски и жбаны, а также натягивали куски ткани, чтобы потом отжать из них впитавшуюся влагу, но, несмотря на эти наши усилия, нам частенько удавалось освежить иссохшее нёбо лишь тоненькой струйкой сладкой дождевой воды. За неимением лучшего мы, хотя поначалу и испытывали отвращение, привыкли к солоноватой воде из озера, но однако, поскольку у нас не было возможности удалять с острова мусор, испражнения и прочие отходы, все это попадало в каналы, а оттуда в озеро. Ну а поскольку животным в зверинце у нас скармливали только рабов, то и избавляться от мертвецов мы могли лишь единственным способом — сбрасывая их все в то же озеро. Куаутемок приказал сбрасывать трупы с острова только на западной стороне, потому что с востока озеро было полноводнее, да и постоянный восточный ветер не позволял воде слишком уж застаиваться. Правитель надеялся, что озеро в том конце будет почище, однако в конце концов вода все-таки загрязнилась вокруг всего острова. А поскольку жажда не оставляла выбора, почти все у нас страдали поносами. Многие, особенно старики и дети, умерли именно из-за того, что пили эту гнилую, зловонную воду.