Хищник. В 2 томах. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

Ближе к закату на площадь, где мы с Камундусом все еще сидели на пороге дома, неторопливо пришли двое воинов. Оба они все еще были в покореженных и окровавленных доспехах, но уже без шлемов — хотя один из них, казалось, нес свой шлем или что-то похожее на него в кожаном мешке. Это были Теодорих и Дайла. Optio привел короля, чтобы показать ему, где он оставил легата, — и, очевидно, чтобы продемонстрировать Теодориху труп его друга Торна, потому что оба вскрикнули от удивления, когда обнаружили, что я жив и все еще выполняю полученный приказ: охраняю Камундуса.

— И как я не догадался, что Дайла ошибся! — воскликнул Теодорих с облегчением, хлопая меня по плечу, вместо того чтобы ответить мне салютом. — Торн, который так лихо изображал из себя в Виндобоне важную персону, может запросто притвориться мертвым.

— Во имя молота Тора, — произнес Дайла с мрачным юмором, — тебе, Букашка, следует всегда надевать доспехи большего размера! Возможно, всем нам это не помешало бы.

— До чего было бы обидно, — продолжил Теодорих, — если бы ты погиб, так и не увидев, что мы полностью овладели городом, ведь в этом немалая твоя заслуга. Счастлив сообщить, что все девять тысяч сарматов уничтожены.

— А король Бабай? — спросил я.

— Он все сделал правильно. Дождался меня, а затем сразился, так же смело и яростно, как и его воины. Он, возможно, даже победил бы меня, будь немного помоложе. Потому, в знак уважения, я даровал ему быструю смерть. — Он сделал знак Дайле, который нес кожаный мешок. — Торн, познакомься с только что умершим королем Бабаем.

Optio ухмыльнулся, раскрыл мешок и извлек оттуда за волосы отрубленную голову Бабая. Хотя с шеи капали кровь и еще какая-то жидкость, его глаза все еще были распахнуты, а рот открыт в яростном крике. Бабай не слишком-то отличался от других сарматских воинов, вот только на голове его красовался золотой венец.

Камундус, который скулил за нашими спинами, пытаясь вставить хоть слово, теперь внезапно замолчал от ужаса. Мы тут же повернулись и уставились на него. Предатель несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, прежде чем смог заговорить.

— Бабай, — сказал он скрипучим голосом, — Бабай обманом заставил меня пустить его в город.

— Эта тварь плохо отзывается об умершем, который не может ничего сказать в свою защиту, — возмутился Дайла. — Да вдобавок он еще лжет. Когда мы обнаружили этого предателя, с ним были сарматы-телохранители, готовые защищать своего господина.

— Конечно, он лжет, — заметил Теодорих. — Будь этот человек порядочным, он бы давно уже умер достойной смертью. После того как легат потерял город, он должен был, как всякий добрый римлянин, броситься на свой меч. Ну что ж, придется ему теперь принять смерть от моего оружия.

Теодорих взмахнул мечом и без всяких церемоний одним ударом рассек и прекрасную тогу Камундуса, и его живот. Легат даже не вскрикнул — удар был невероятно быстрым и жестоким, — он просто задохнулся и зажал рану, чтобы не вывалились внутренности.

— Ты не обезглавил его, — заметил Дайла мимоходом.

— Предатель не заслуживает того же, что и благородный враг, — ответил Теодорих. — Камундус обречен на долгую и мучительную смерть. Поставьте здесь человека, который будет следить за ним, пока он не испустит последний вздох, а затем принесите мне его голову. Да будет так!

Дайла в ответ отсалютовал королю.

— Торн, ты, без всякого сомнения, голоден и страдаешь от жажды. Пошли, нас ждет праздничный пир на площади.

По пути на площадь я сказал Теодориху:

— Ты упомянул о девяти тысячах побежденных. А что наши собственные люди?

Он ответил весело:

— У нас дела обстоят просто прекрасно. Я и не сомневался в своих людях. Всего лишь две тысячи погибших и еще тысяча раненых. Большинство из них выздоровеет, хотя некоторые впредь уже не смогут сражаться.

Мне пришлось согласиться, что остроготы действительно одержали блестящую победу, особенно учитывая, какой перевес был у врага. Но я не мог не заметить:

— Ты как-то очень легко говоришь о наших потерях. Шутка ли — несколько тысяч убитых и изувеченных.

Теодорих косо посмотрел на меня:

— Если ты имеешь в виду, что я должен рыдать, оплакивая погибших, то я этого делать не буду. И не стал бы, даже если бы все мои соратники пали — если бы ты и остальные мои друзья были убиты, — и я не жду, что кто-нибудь станет рыдать, если погибну я. Для воина сражаться — это призвание и долг. И он должен умереть, если надо. Сегодня я радуюсь — точно так же радуются и погибшие, я уверен, на небесах или в Валгалле, или где там они теперь, — ведь мы победили.

— Да, мне нечего возразить на это. Но вот еще что: как, должно быть, тебе уже доложил Дайла, по крайней мере один из наших погибших воинов был убит остроготом — самим Дайлой.

— Optio имел на это право. Так же как и я, когда нанес Камундусу смертельную рану. Неподчинение приказу старшего офицера — преступление, я уж не говорю про предателя-легата, а преступников следует карать на месте.

— Но я думаю, что на судебном разбирательстве могло выясниться, что подчиненный Дайлы просто действовал импульсивно, необдуманно, а вовсе не собирался нарушать приказ.

— Судебное разбирательство? — тупо повторил Теодорих, словно я предложил ему нечто несообразное, вроде безусловного прощения всех преступников. — Vái, Торн, ты говоришь о римских законах. А мы живем по готским законам, в которых гораздо больше проку. Когда злоумышленника застали на месте преступления или если он безоговорочно виновен, суда не требуется. Только если преступление совершено тайком или есть обстоятельства, которые вызывают сомнения в его вине, только тогда мы и устраиваем суд. Но подобное бывает очень редко. — Он замолчал и улыбнулся радостно. — А все потому, что мы, готы, склонны грешить в открытую и прямо, так же как и совершать добрые дела. Ну вот, мы уже на площади, и сейчас начнется пир. Давай немедленно предадимся греху чревоугодия.

Декурионы, старшие офицеры и optio собрали всех обитателей внутреннего города, кроме самых маленьких детей, и дали им всем работу, чему местные жители не очень-то обрадовались. Для представителей высшего сословия и прекрасно питавшихся горожан освобождение Сингидуна означало не более чем смену хозяев. Мужчины и юноши все были приставлены к грязной работе: собрать трупы, освободить их от доспехов, оружия и других ценностей, а затем избавиться от них. Учитывая количество убитых, на это должно было уйти много дней. Как я позже узнал, горожанам было приказано просто сбрасывать трупы с обрыва вниз в долину, где другие работники складывали и поджигали при помощи масла и смолы огромные погребальные костры.

Женщинам и девушкам во внутреннем городе было поручено вскрывать тайные склады с продуктами, готовить пищу и прислуживать — как изголодавшимся войскам остроготов, так и не меньше их оголодавшим жителям внешнего города. Таким образом, костры, на которых готовили пищу, постоянно горели в центре этой площади, и повсюду в домах столбами поднимался вверх дым очагов. Женщины сновали туда и обратно с подносами и блюдами, наполненными головками сыра, буханками хлеба, пивными кружками и кувшинами. Площадь и все боковые улочки, которые вели к ней, были переполнены нашими воинами и жителями внешнего города (среди них я увидел Аврору с родителями). Все стремились схватить с подносов побольше еды и жадно поглощали пищу.