Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева

Мы прибыли в Сталинград в конце декабря. Когда я вышла из поезда, то увидела состав, где на открытых платформах, запорошенные снегом, все еще стояли станки с нашего завода. До сих пор помню, как грустно мне было смотреть на них, как на застывших покойников. Появилось желание подойти, притронуться даже, приласкать их холодную поверхность. Удалось ли им переправиться через Волгу, не знаю.

Мы долго бродили по Сталинграду в жгучий декабрьский мороз 1941 года. Одеты мы были далеко не по сезону, и с облегчением вздохнули тогда, когда сели в поезд. С нами в вагоне ехал пожилой человек, который только что похоронил своего сына. Его сыну было 24 года, с первого дня он был на передовой и отличился в боях настолько, что ему дали отпуск на неделю, он вернулся домой, заболел гриппом и через неделю скончался. Старик был потрясен и никак не мог прийти в себя.

С нами также ехала прямо с передовой беременная женщина-врач. Ехала в Москву рожать.

— Там на фронте был сплошной кошмар, — рассказывала она. — Два раза попадали в окружение, как я выбралась оттуда — это просто чудо, до сих пор не могу опомниться. Прятали нас крестьяне под стогами сена или в корытах, завалив сверху кормом для скотины. Я почти сутки пролежала в таком глубоком деревянном корыте, засыпанная сверху соломой и половой. В нашей группе медиков был один еврей, за него мы боялись больше всех. Как раз он и попал к немцам в руки, и они у него требовали указать, где спрятаны все остальные. Их тут же всех расстреляли, в том числе и того, кто выдал своих товарищей. Ночью нас, кто остался жив, крестьяне вывезли в безопасную зону. И еще ехал с нами работник из Днепропетровска, который рассказывал, как тяжело было им, когда они получили приказ взорвать Днепрогэс, и плакал. «Мы все, кому поручено было сделать это, рыдали. Мне до сих пор кажется, что мне легче было бы застрелиться, чем взорвать с таким трудом построенное наше детище».

И я вспомнила, как Костя рассказывал Надежде Сергеевне Аллилуевой, как радовались рабочие, когда им во время торжественного открытия выдали по буханке белого хлеба.

Когда рано утром 31 декабря 1941 года в последний день накануне нового 1942 года мы прибыли в Москву, она нас поразила своей пустотой. Метро работало, но поезда шли редко, так как большая часть вагонов была эвакуирована. Это была первая тяжелая, холодная, полуголодная, полупустая военная зима в Москве. Под самой Москвой, в самом ближайшем ее окружении шли еще тяжелые, жестокие, кровавые бои.

Всю дорогу нас не покидала мысль, цел или нет дом, в котором мы жили. Нам хотелось скорее привести наши дела в порядок, привезти детей с мамой, и дальше, мы были глубоко уверены, армия и фронт.

Вот и Даниловская площадь. Мы вышли из троллейбуса, в котором было холодно и мрачно, сквозь заиндевевшие стекла ничего не было видно.

Все улицы были перегорожены баррикадами из камней и бревен. В некоторых местах улицы пересекали глубокие рвы, по бокам которых стояли ежи из железнодорожных рельсов. Окна магазинов были наглухо заколочены досками и мешками с песком. Улицы и тротуары завалены снежными сугробами, вдоль дорог тянулись снежные курганы. А люди? Худые, посиневшие. Вот прошла женщина, поверх пальто накинута еще какая-то куртка, с головой завернута в шаль. Подошла к магазину и стала в длинную очередь. Я стала приглядываться к этой очереди, но никого не могла узнать.

На меня все смотрели, как на диковинку. Я была очень легко одета, меня пронизывал холод, все тело мелко дрожало, губы посинели. А они, наверное, решили — «Модничает, так ей и надо». А я думала, как бы скорее до шестого этажа добраться, там у меня валенки, теплое пальто, теплый костюм, я залезу в кровать, укроюсь потеплее и в первый раз за полгода усну на удобной мягкой постели. И в это время я вспомнила детей, мать — они еще долго будут спать втроём на одной кровати, укрываясь в морозные ночи своими пальто и мечтать о теплой постели. На глазах навернулись слезы. Я решила, что нужно как можно скорее, скорее привезти ребят. Как только выяснится, куда нас направит военкомат, один из нас сразу же отправится за мамой и детьми. Вот и очередь стоит, значит, что-то выдают к праздникам из продуктов.

Вот с этими мыслями я и Кира поднимались по крутой темной лестнице на самый верхний шестой этаж, в доме тишина, как в склепе.

— Ты знаешь, когда я уезжал, — сказал Кирилл, — у нас осталась бутылка шампанского, значит, отпразднуем сегодня Новый год с шампанским.

Мы подошли к нашей двери и долго старались открыть, но все наши усилия были тщетные, как будто мы ломились в чужую дверь. Я стала звонить к соседям, к одним, другим, никто не отвечал, двери открывались в пустые квартиры. Наконец из квартиры напротив появилась фигура в полувоенной форме, в хорошем полушубке военного образца, в валенках.

— Вам кого граждане? — обратился незнакомый тип к нам.

— Кого-нибудь из соседей, вот уже добрых полчаса ломимся в свою собственную дверь и не можем открыть. Мы хотим видеть товарища Короткова, нашего соседа.

Он удивленно поднял брови:

— Я хозяин этой квартиры, а бывший хозяин этой квартиры получил ордер на вашу квартиру. Значит вы ломились в чужую дверь. Остальные квартиры все обворованы, в них никто не живет — хозяева эвакуированы.

«Вот так номер!» — подумали мы и пошли выяснять в домоуправление.

Там, увидев нас живыми и невредимыми, переполошились. Начальство, стыдливо отворачиваясь, быстро скрылось, остались три девушки, укутанные с головой в холодной, плохо натопленной комнате.

— Где ключи от нашей квартиры, переданные вам при отъезде? И на каком основании наша квартира занята?

Девушки, дуя на окоченевшие пальцы, развернули толстенные книги.

— Кирилл Алексеев выбыл в РККА, а семья эвакуирована. Так черным по белому записано здесь, в домовой книге. А в начале декабря на вашу квартиру выдан ордер вашему соседу товарищу Короткову. Мы ничего сделать не можем, идите в райжилуправление, там выясните.

Дальше говорить было бесполезно, надо было искать начальников. Усталые после длинного скитания и дороги, голодные, полураздетые, мы очутились на улице.

Домой мы хотели зайти, чтобы одеться потеплей, отдохнуть, привести все дела в порядок, привезти детей, а дальше фронт, война и… полная неизвестность. И вдруг все обернулось таким несуразным образом.

Муж стоял, поёживаясь в легкой осенней одежде, почти в сорокаградусный новогодний мороз. Я улыбнулась: «Ну вот и приехали… Хорошо, что детей не взяли с собой».

Мы имели ключи от квартиры брата Доси, но там мы натолкнулись на ту же картину — он был взят в ополчение, семья в эвакуации, а в его квартиру вселили не одну, а две семьи.

Решив, что сейчас не время заниматься квартирными вопросами, мы отправились в военкомат по месту нашего местожительства.

Военный, к которому мы попали, был очень приятный, пожилой человек в пенсне и с седеющими волосами. Он принял нас очень вежливо, попросил присесть и рассказать ему, по какому вопросу мы к нему пришли.