Некоторые вопросы теории катастроф - Мариша Пессл

– Ты ничтожество. Смотреть противно. И никому нафиг не нужны твои жалкие оправдания. Все, конец.

Она ждала, что я стану хныкать, умолять, упаду на колени – а я не могла. Чувствовала, что это бесполезно. Папа однажды сказал – есть люди, которые появились на свет сразу с готовыми ответами на все вопросы, и объяснять им что-либо нет смысла. «Лавочка закрыта, хоть двери и распахнуты настежь с одиннадцати утра, кроме субботы и воскресенья». Как ни старайся, они не в состоянии воспринять твою точку зрения, лучше не биться зря головой об стену, только шишку себе набьешь. Все равно как арестант в тюрьме строгого режима, которому до боли хочется прикоснуться к руке человека, пришедшего навестить его (см. «Жизнь во тьме», Кауэлл, 1967). Сколько ни прижимай ладонь к стеклу в том месте, где с другой стороны прижата ладонь посетителя, ее не ощутишь, пока не выйдешь на свободу.

– Мы не считаем, что ты какая-нибудь психопатка или там братья Менендес,[420] – заявила Джейд. – Наверное, ты это сделала не нарочно. И все-таки! Мы тут поговорили и решили, что по большому счету тебя простить нельзя. Ханны больше нет. Для тебя это, может, ничего не значит, а для нас – очень много. Мильтон и Чарльз ее любили. Мы с Лулой ее обожали. Она была нам как сестра…

– Интересная новость, – перебила я.

Не удержалась – все-таки я дочь своего отца. Не выношу лицемерия.

– Помнится, ты жаловалась, что она тебе отбила удовольствие от мятного мороженого с шоколадной крошкой. И еще ты подозревала, что она – соратница Мэнсона.

Джейд так разъярилась – я думала, сейчас она мне глаза выцарапает. Стиснув зубы, она стала красной, как томатный суп гаспачо, и заговорила короткими рублеными фразами.

– Если ты такая тупая, мне с тобой говорить не о чем. Ты даже представить не можешь, что мы пережили. Чарльз чуть с ума не сошел, даже со скалы упал! А Лу и Найджел бились в истерике. Даже Мильтон сломался. Я всех вытащила, но у меня до сих пор психологическая травма. Мы думали, что все погибнем, как в том фильме, где люди затерялись в Альпах и по очереди ели друг друга.

– «Живые»[421]. Это, вообще-то, книга, по ней потом уже фильм сняли.

– Тебе все шуточки?! Никак не доходит?

Нет, до меня и правда не доходило.

– Ладно, плевать, – сказала Джейд. – И не звони мне больше! Маме неприятно с тобой разговаривать и выдумывать причины, почему я не подхожу к телефону.

Она подобрала сумку и поправила волосы, готовясь красиво удалиться со сцены. Джейд сознавала, что люди и до нее красиво уходили сцены, миллионы людей, по самым разным причинам. Наконец пришла ее очередь, и нужно было не ударить в грязь лицом. Скромно улыбаясь, она аккуратно положила в сумку «Нортоновскую антологию» и «Как сочинять стихи». Шмыгнула носом, разгладила черный свитер на талии (словно только что прошла первый тур собеседования о приеме на работу в престижную корпорацию) и зашагала прочь, на ходу явно обдумывая, не присоединиться ли к элитной группе Красиво Уходящих Со Сцены, куда принимают самых крутых и бесчувственных: к секте под названием «Те, Кто Не Оглядывается». И все же в последний миг передумала.

– Знаешь, – сказала она, обернувшись ко мне. – Мы так и не смогли понять одну вещь.

Мне вдруг стало страшно.

– Почему ты? Зачем Ханна так настойчиво пихала тебя в нашу компанию? Извини, конечно, только мы тебя с самого начала терпеть не могли. Называли тебя «гули-гули». Потому что ты была как дурацкий голубь, который вечно топчется у всех под ногами и выпрашивает крошки. А Ханна тебя обожала. «Синь хорошая, дайте ей шанс! Ей нелегко жилось». Ага, конечно! Не жизнь, а мечта, с этим твоим замечательным папочкой. Но нет, все меня укоряли – я, мол, вредная и необъективная. Ну, теперь уже не узнаем. Она умерла.

Джейд увидела, какое у меня лицо, и сказала:

– Ха!

Красиво Уходящие Со Сцены всегда говорят «Ха» – такой специальный резкий смешок, напоминающий сигнал окончания компьютерной игры или звоночек пишущей машинки.

– Судьба любит иногда пошутить, – сказала Джейд.

Когда она, дойдя до конца коридора, открыла настежь дверь, ее на секунду залил яркий желтый свет, а тень Джейд, узкая и стройная, протянулась ко мне спасательным канатом, но в следующее мгновение Джейд перешагнула порог, дверь захлопнулась и я осталась наедине с гвоздиками («Дарить гвоздики – почти то же самое, что дарить искусственные цветы», – говорил папа).

[422]

На следующий день, в субботу десятого апреля, в «Стоктон обсервер» наконец-то опубликовали краткий отчет о результатах следствия.

Я сказала:

– Этого не может быть.

Папа смотрел сочувственно.

– Хорошая моя…

– Не могу больше! Меня сейчас вырвет!

– Возможно, они правы. Кто знает…

– Они НЕ правы! – заорала я.

Папа согласился отвезти меня в управление шерифа округа Слудер. Я даже удивилась. Наверное, он просто меня пожалел, глядя, какая я бледная, не могу ни есть, ни спать, с утра пораньше несусь сломя голову к первому выпуску новостей и на любые вопросы, хоть будничные, хоть философские, отвечаю с пятисекундной задержкой, как при трансатлантическом телефонном разговоре. Кроме того, папа был хорошо знаком с цитатой: «Рискованно становиться на пути своего ребенка, когда он охвачен новой идеей и стремится ее воплотить с рвением торговца Библиями из Индианы» (см. «Вырастить одаренного ребенка», Пеннебейкер, 1998, стр. 232).