Меч и Цитадель - Джин Вулф

– Мой слуга, Хильдегрин, с самого начала утверждал, будто ты – особа очень и очень важная, но когда я спросил, в чем твоя важность, вывалил на меня множество домыслов, ни один из которых не показался мне убедительным. Я думал, он просто пытается выманить у меня толику серебра за пустяковый соглядатайский труд… а он оказался прав.

– Сколь-либо важную услугу я оказал тебе всего раз, сьер.

– Однако о том, что однажды спас мою жизнь, напоминаешь при каждой встрече. А знаешь ли ты, что Хильдегрин тоже однажды спас тебя от смерти? Это он крикнул твоему противнику «беги», когда ты дрался на поединке в столице. Ты ведь упал, и противник вполне мог заколоть тебя.

– Нет ли поблизости Агии? – спросил я. – Она ведь непременно попытается покончить с тобой, если услышит это.

– Нашего разговора не слышит никто, кроме нас двоих. Но если хочешь, можешь после ей рассказать. Она тебе все равно не поверит.

– Я бы на это не полагался.

На сей раз Водал улыбнулся чуть шире:

– Прекрасно. Вот отдам тебя ей, тогда и проверишь на опыте, кто из нас прав.

– Как тебе будет угодно.

Однако мою покорность он отмел в сторону изящным взмахом руки.

– Думаешь, будто готовностью к смерти сумеешь поставить меня в тупик? На самом деле сейчас ты предлагаешь мне простое решение нешуточной дилеммы. Твоя Агия явилась ко мне с весьма знающим тавматургом в услужении и в награду за его и свою собственную службу попросила лишь передать в ее руки тебя, Севериана из Ордена Взыскующих Истины и Покаяния. Теперь же ты утверждаешь, будто ты и есть тот самый казнедей Севериан и никто более, отчего мне весьма затруднительно воспротивиться ее требованиям.

– И кто же я, по-твоему, таков? – спросил я.

– В Обители Абсолюта у меня есть… вернее сказать, был превосходный слуга. Ты, разумеется, с ним знаком, так как именно ему передал мое сообщение. – Сделав паузу, Водал вновь улыбнулся. – Около недели тому назад мы получили от него весть. Несомненно, адресованную не прямо мне, однако недавно я позаботился известить его о нашем местонахождении, и находились мы с ним совсем рядом. И знаешь, что он сообщил?

Я отрицательно покачал головой.

– Странно: ведь в это время ты должен был быть с ним вместе. Сообщил он, что находится в разбившемся флайере и что с ним, в том же флайере, – сам Автарх. Послать такое известие в обычном порядке, обозначив в нем собственное местонахождение, мог бы разве что полный идиот, так как его флайер разбился в нашем тылу, о чем он наверняка знал прекрасно.

– Так, значит, вы – часть асцианской армии?

– Да, и порой ведем для них разведку. Вижу, ты насторожен тем, что Агия со своим тавматургом прикончили нескольких их солдат, чтоб захватить тебя. На этот счет не тревожься: их господа дорожат ими еще меньше, чем я, а в переговоры вступать было некогда.

– Но ведь они не захватили Автарха.

Вообще-то лжец из меня неважный, однако я, очевидно, был так изможден, что фальши Водал не заметил. Едва услышав мои слова, он подался вперед, и глаза его замерцали в глубинах глазниц, будто пара свечей.

– Чудесно. Значит, он был там. И ты его видел. И даже летел с ним, в его личном флайере.

Я молча кивнул.

– Видишь ли, я, как сие ни абсурдно, всерьез опасался, что он – это ты. Тут ведь ничего не известно наверняка. Один Автарх умирает, на смену ему приходит другой, и поди разбери, сколько он просидел на троне – полвека или пару недель. Значит, вас там было трое? Не больше?

– Нет.

– Как Автарх выглядел? Рассказывай во всех подробностях.

Я так и сделал, подробно описав доктора Талоса в данной роли.

– Значит, он ускользнул и от тварей тавматурга, и от асциан? Или все-таки угодил к асцианам? Или, может, эта бабенка с любовником решили оставить его себе?

– Я же сказал, что асцианами он не захвачен.

Водал вновь улыбнулся, однако эта улыбка чуть ниже мерцающих глаз казалась скорее гримасой боли.

– Видишь ли, – повторил он, – одно время я думал, думал, что им можешь оказаться ты. Слуга мой здесь, но у него серьезно повреждена голова, и в сознание он приходит разве что ненадолго. Боюсь, в скором времени он умрет. Однако он ни разу мне не солгал, а по словам Агии, во флайере, кроме вас двоих, не было ни души.

– Ты думаешь, Автарх – это я? Нет, вовсе нет.

– Однако со времени наших прошлых встреч ты весьма изменился.

– Ты же сам дал мне альзабо, а с ним и жизнь шатлены Теклы. А я любил ее. Неужели ты полагаешь, будто поглощение ее сущности могло пройти для меня бесследно? Теперь она всегда со мной, так что в этом единственном теле нас двое, однако я не Автарх, чье тело вмещает целую тысячу душ.

Водал надолго умолк и наполовину прикрыл глаза, словно опасаясь, как бы я не заметил мерцающий в них огонь. Теперь тишину нарушал только негромкий плеск речных волн да приглушенные голоса кучки воинов, вооруженных мужчин и женщин, беседовавших меж собой этак в сотне шагов от нас и время от времени поглядывавших в нашу сторону. Невдалеке, издав пронзительный крик, перепорхнул с дерева на дерево красный ара.

– Если позволишь, я готов по-прежнему служить тебе, – сказал я Водалу.

Ложь это или правда, я не мог понять до тех самых пор, пока слова не сорвались с языка, а после не на шутку удивился, не в силах постичь, каким образом они, некогда совершенно правдивые и для Теклы, и для Севериана, в моих устах оказались ложью.

– «Автарх, чье тело вмещает целую тысячу душ», – повторил за мной Водал. – Да, так и есть, но сколь же мало нас, знающих это…

Сегодня, накануне отбытия из Обители Абсолюта, мне довелось участвовать в торжественной религиозной церемонии. Подобные ритуалы, в соответствии со степенью важности (или, как говорят гептархи, «трансцендентности») оных, делятся на семь чинов – о чем я во время, описанное чуть выше, по невежеству даже не подозревал. К низшему чину, чину Аспирации, относится все, что касается личного благочестия, включая моления наедине с самим собой, возложение камней на вершину кайрна и так далее. Разнообразные собрания и публичные моления (в мальчишестве я полагал, будто ими и ограничена вся культовая деятельность религиозных общин) принадлежат ко второму, именуемому чином Интеграции. То же, в чем мы участвовали сегодня, относится к седьмому, наивысшему – к чину Ассимиляции.

Согласно принципу цикличности, большей части наносного, внешнего – всего, чем обрастают религиозные службы по пути наверх, от первого чина к шестому, – в подобных церемониях не место. Не слышалось в базилике ни музыки, ни песнопений; роскошные облачения, свойственные чину Твердости в Вере, сменились крахмальными одеждами, скульптурные складки коих придавали нашим фигурам иконописную монументальность. Да, ныне мы лишены возможности провести сию церемонию, как некогда, в прошлом, опоясанные сверкающей спиралью галактики, но, дабы добиться эффекта как можно более схожего, из стен базилики изгнали силы притяжения Урд. Ощущение это я испытал впервые, и хоть и не испугался, живо вспомнил ту ночь в горах, когда почувствовал, будто вот-вот упаду с тверди нашего мира (что, впрочем, во вполне буквальном смысле этих слов, ожидало меня назавтра). Порой потолок казался мне полом, а порой (что меня лично волновало гораздо сильнее) потолком становилась стена, так что, подняв взгляд вверх, к одному из открытых окон, любой из нас видел за ним травянистый луг, горным склоном без конца и без края тянувшийся вверх, в небеса. Поражавшее до глубины души, это зрелище было столь же настоящим, как все, что окружает нас каждый день.