Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин

Мальчишка обмолвился, что звонили, но на вопрос, кто это был, наотрез отказался отвечать, не поддаваясь на уговоры обоих родителей. Большего Николаю Савельевичу ждать не было ни нужды, ни сил, и он собрался за два дня.

На рынке взял консервов в дорогу, отварил яиц и завернул в фольгу курицу, запеченную в дышащей на ладан духовке. Вымыл накопившуюся посуду и аккуратно сложил ее в шкафчик над раковиной. Подмел везде пыль растрепавшимся веником, ссыпал ее в мусорный пакет и отнес его к переполненной урне во дворе.

Радио, так и лежавшее в углу кухни, он бережно подобрал вместе с разлетевшимися осколками и деталями, сложил в ящичек, сколоченный из фанеры, и ранним утром, еще до рассвета, понес за дом. Там перешел узкую грунтовую дорогу, пробегавшую под его окнами, и спустился по запыленному косогору к быстрой речке, несшей холодные мутные воды к далекому морю. На каменистом берегу он долго сидел, глядя на бурлящий перекатами поток, держа радио на коленях, а потом встал, что-то прошептал ему, прощаясь, и отправил своего последнего друга в плавание вниз по течению. Бурлящий поток подхватил ящичек, закрутил его в пенном водовороте, но, перенеся через шипящий порог, выровнял на середине русла и уже более бережно повлек к серым волнам океана. Старик долго смотрел вслед, а после, понурив голову, поднялся к рокочущей грузовиками грунтовке и вернулся в дом.

Из шкафа, где хранились их с Валентиной вещи, которые он ни разу не доставал после ее смерти, старик извлек свой побитый молью темно-серый шерстяной костюм, голубую застиранную рубашку и галстук, который надевал трижды в жизни: на свою свадьбу, на свадьбу сына и на похороны жены. Николай Савельевич сложил вещи на кровати и встал над ними, затаив дыхание, как пловец, готовящийся к прыжку с вышки. На улице в затянутом облаками небе проклевывалось солнце. Холодный утренний свет падал внутрь между тяжелыми бордовыми шторами, и старик стоял, завороженно глядя на танец пылинок, выпорхнувших из шкафа в комнату, в этой светло-серой полосе. Сквозь тюль он видел скамейку во дворе, исписанную и изрисованную, на которой уже обосновался молодой парень, забритый наголо, в кепке с лихо заломленным козырьком и помятом спортивном костюме. У ног его стояла бутылка пива, уже початая, а со всех углов еще не проснувшегося двора к нему начинали слетаться товарищи, как чайки к выброшенной на берег рыбе. Когда бутылка пошла по кругу, Николай Савельевич услышал через закрытое окно столь ненавистный ему всегда разнузданный и непринужденный смех. Кто-то притащил гитару и, слегка фальшивя, затянул песню. Старик смутно узнавал и мелодию, и слова, но до этого он никогда не вслушивался в нее столь жадно и неистово. Что-то неведомое доселе наполнило его грудь, словно раздвигая ребра и заполняя легкие; что-то, давно забытое и похороненное под годами серости и одиночества, расправило в нем крылья, и впервые за много лет старик улыбнулся, глядя на молодежь.

Он облачился в костюм, медленно и вдумчиво застегивая каждую пуговицу. Закрывая дверцу шкафа, мельком увидел уголок атласного платья, про которое говорила Валентина. Болгарское, густого изумрудного оттенка. Повинуясь сиюминутному порыву, он вытащил его из-под груды других вещей покойной жены и понюхал. От ворота и разреза на груди даже после стольких лет по-прежнему пахло ее духами.

Запах был слабый, он почти выветрился, соскользнул с мягкого атласа и осел вместе с пылью по темным уголкам шкафа, но Николай Савельевич чувствовал его, как и много лет назад, и потускневший мир вокруг него распустился на секунду красками молодости. Платье он аккуратно сложил и убрал на самое дно объемного брезентового вещмешка, сверху поместил присланную родственниками посылку, чтобы ее случайно не обнаружил сын, когда придет искать его. В самом верху он уложил провизию на пару дней и пристроил стоймя вдоль правой стенки рюкзака топорик, после чего перетянул горловину потрескавшимся кожаным ремешком, обул начищенные до блеска туфли, натянул на глаза козырек кожаной восьмиклинки, закинул вещмешок на плечо и вышел из квартиры. Ключ занес соседу напротив, такому же старику, попросив передать сыну, когда тот приедет. Спустился по выщербленным ступеням, вышел из темного пропахшего подъезда в хмурый, но непривычно теплый день и направился по медленно пробуждающимся пустым улицам к железнодорожному вокзалу.

В темном и грязном здании вокзала его подхватил шумный людской поток мужиков из деревень с тяжелыми мешками на плечах, женщин с маленькими ребятишками, таксистов, сверкающих золотыми фиксами, и шумных смеющихся цыган. Этот водоворот покрутил его по залу и вынес, посмурневшего и матерящегося сквозь зубы, к кассе. Он купил билет на ближайший поезд на запад у напомаженной кассирши и стал пробираться к выходу на платформу. На перроне остановился в стороне, пропуская гомонящую вереницу других отъезжающих, отмахнулся от женщины, попытавшейся продать ему не то чебурек, не то кроссворд, и подкурил беломорину. Горький дым заполнил рот, проник в легкие, и Николай Савельевич с непривычки разразился приступом кашля. «С Валюшкиной смерти ведь не курил, подольше пожить хотел» — мелькнула ехидная мысль, и старик горько улыбнулся. Глядя под ноги, сделал еще пару затяжек, бросил бычок на рельсы и зашагал к подошедшему, нетерпеливо шипевшему поезду, на ходу доставая билет.

Уже через полчаса он сидел на жесткой шконке, обитой красным дерматином, и выуживал из рюкзака свои скудные припасы. Проводница, заглянувшая в купе, предложила постельное белье, но он вежливо отказался. Денег с пенсии оставалось совсем чуть-чуть, а последний свой путь можно проделать и без особого комфорта, не страшно. Разложив вещи, он сел у окна и стал смотреть, привычно подперев кулаком подбородок, на медленно проплывавший мимо пейзаж. Сначала побежал перрон, потом длинный изрисованный забор, сложенный из бетонных блоков. За забором лениво чадили трубы завода. Когда они проехали под темным, позеленевшим от сырости мостом, промзона кончилась, уступив место тесному скоплению частных домишек, лепившихся вплотную друг к другу, а они, в свою очередь, сменились длинным перекопанным пустырем, заваленным разноцветными пакетами с мусором, среди которых копошились стайками рябые бродячие псы. А потом за окном потянулся лес, нетронутый и бескрайний. Вековые деревья стояли вдоль рельсов плотной темной стеной, под порывами ветра шевеля размашистыми хвойными лапами. Лес мелькал за окном час, другой, третий, а старик все так же сидел, глядя в стекло и словно сквозь него, все силясь увидеть что-то затерянное за густыми зелеными макушками в далеких туманных годах его молодости.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Прошла уже неделя, как не звонили. Каждый