Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант

образом символизировать духовное возвышение своих фигур — тела, вытянутые стремящимися к небу душами. В «Святом Андрее» и «Святом Франциске» из Прадо эта истощенность кажется непонятной, если не принимать во внимание подобный символизм и не вспоминать о готических статуях, стройных в силу архитектурных ограничений. Все прощается, когда мы переходим к картине «Святой Ильдефонсо», написанной для госпиталя Каридад в Иллескасе; здесь на сайте преподобный дух, поглощенный ум, аскетическое лицо, тонкие белые волосы и нежные руки средневекового архиепископа — одна из глубочайших концепций Эль Греко. «Одна эта картина окупила бы путешествие в Испанию».13

Из того немногого, что мы знаем о жизни Эль Греко, не следует, что он был по-испански набожным; похоже, он склонялся скорее к удовольствиям, чем к святости. Когда он писал «Святое семейство» для госпиталя Тавера, он наделил Деву чувственной красотой, а не материнской преданностью. Распятие» анатомически эрудированно, но эмоционально холодно; Грюневальд прочувствовал эту трагедию гораздо глубже. В религиозных картинах Эль Греко лучше всего удаются эпизодические портреты — например, его самого, с белой бородой и лысой головой, в «Пятидесятнице». В городе, переполненном церковниками, ему не составляло труда добиться того, чтобы перед ним снялись влиятельные личности: его друг тринитарий Паравичино (Бостон), с лицом наполовину ученого, наполовину инквизитора; или сам Великий инквизитор, кардинал Ниньо де Гевара (Нью-Йорк) — не совсем удачный, как подражательный портрет Иннокентия X, выполненный Веласкесом. Сам Эль Греко превзошел его в «Кардинале из Таверы», чье исхудалое лицо, сплошные кости и мрачные глаза, вновь выражают представление художника о церковном посвящении. Но лучшие из всех портретов — братья Коваррубиас: один, Антонио, светский, мрачный, разочарованный, усталый, прощающий; другой, Диего, в священническом облачении, но выглядящий гораздо более мирским, более юморным, вполне благополучным. Лишь несколько Рембрандтов и Тицианов, да рафаэлевский «Юлий II» превосходят эти глубокие исследования.

Они входят в число сокровищ, хранящихся в музее Каса-дель-Греко в Толедо. Там же находится «План Толедо», на котором художник, как из облака, обозревает весь город и окружающие его холмы. В конце жизни он снова изобразил его в картине «Вид Толедо под штормовым небом» (Нью-Йорк) — импрессионистской картине, совершенно презирающей реалистическую точность. К 1600 году «грек» стал одним из самых знаменитых горожан, известный всем своим гордым и капризным духом, мистик с пристрастием к деньгам, занимающий двадцать четыре комнаты в старом дворце, нанимающий музыкантов, чтобы те играли для него на трапезах, собирающий вокруг себя интеллектуалов Толедо и почитаемый как «выдающийся философ».14 Около 1605 года он написал автопортрет (Нью-Йорк) — лысый, седой, почти загнанный. В 1611 году Пачеко нашел его слишком слабым, чтобы ходить. Хотя он по-прежнему содержал свои двадцать четыре комнаты, он не мог оплатить свои долги; городской совет неоднократно отсуживал у него значительные суммы. Он умер в 1614 году в возрасте семидесяти трех лет.

Его положение в мире искусства было посмертным приключением. Гонгора написал хвалебный сонет, Веласкес признал его гений, но его странное искусство не вдохновило на подражание, не основало никакой школы. К 1650 году он затерялся в бликах славы Веласкеса. На два столетия он был почти забыт. Затем Делакруа открыл его заново, Дега, Мане и Сезанн взяли пример с его передачи настроений; Ван Гог и Гоген увидели в нем своего прародителя. В 1907 году «Испанское путешествие» Юлиуса Майер-Граефе вознесло Эль Греко намного выше Веласкеса на самое высокое место в испанской живописи. Такие колебания славы неустойчивы и подвержены «диким превратностям вкуса».15 Но Эль Греко на долгие века останется примером художника, который не ограничивался предметами, а стремился к идеям и чувствам, не ограничивался телами, а стремился к душам.

III. ЗУРБАРАН: 1598–1664 ГГ

После Эль Греко в течение целого поколения испанская живопись отмечала время менее значительными людьми, которые сделали все, что могли, и исчезли. Затем, почти одновременно, Франсиско де Зурбаран и Диего Веласкес наводнили Испанию великим искусством. В течение тридцати лет эти двое дополняли друг друга: Зурбаран писал, как монах, напуганный обожанием и приближенный к Богу, Веласкес процветал в мире и был близок к своему королю.

Зурбаран был крещен в Фуэнте-де-Кантос, на юго-западе Испании, 7 ноября 1598 года, сын лавочника, достаточно успешного, чтобы отправить его развивать свой талант в Севилью. После двух лет обучения он подписал свою первую датированную картину (1616), «Непорочное зачатие», которая должна была разрушить его карьеру. Через год он переехал в Ллерему, в пятнадцати милях от места своего рождения. Окрестности были усеяны монастырями, церквями и скитами, откуда Франсиско брал свои скромные заказы и черпал вдохновение. Там он женился на Марии Перес, старше его на девять лет, чтобы узаконить своего ребенка; она умерла, родив ему еще двоих. В 1625 году он женился на вдове, которая была старше его на десять лет, но с очаровательным приданым; от нее у него было шестеро детей, из которых пятеро умерли в детстве. После ее смерти он женился на преуспевающей вдове; она подарила ему шестерых детей, из которых пятеро умерли в детстве. Любовь старалась быть на шаг впереди смерти.

В искусстве его творческий период начался с контракта на написание за шесть месяцев двадцати одной картины для доминиканского монастыря Сан-Пабло-эль-Реаль в Севилье (1626). Выполнив это задание, Зурбаран, по-видимому, посетил Мадрид и почувствовал влияние Веласкеса. До этого его картины отражали мрачный и массивный стиль Караваджо и, возможно, Риберы; теперь же он добавил к своему суровому натурализму новую тонкость теней и изысканность отделки. Вскоре после этого мы находим его в Севилье, где он пишет двадцать два огромных полотна для монахов-мерседарианцев — ордена Богоматери Милосердной, занимающегося выкупом пленных христиан. Четыре картины, оставшиеся от этой группы, не являются шедеврами, но на одной из них запомнилось мальчишеское лицо, возможно, сына художника Хуана. Севилье, должно быть, понравились эти картины, так как в 1629 году она официально попросила Франсиско сделать здесь свой дом — «Севилья будет польщена… учитывая, что искусство живописи является одним из главных украшений государства».16 Зурбаран согласился.

В 1630 году для францисканской церкви Сан-Буэнавентура он написал несколько своих величайших работ. Одна из них — «Святой Бонавентура, указывающий святому Фоме Аквинскому на распятие»: великому богослову — к сожалению, доминиканцу — мягко объясняют, что религия состоит