Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант

даже в этом случае мы можем наслаждаться классической ясностью, простотой, достоинством и правдой этих картин; мы можем предположить, какой труд и мастерство лежали в основе их триумфов, пробных набросков, экспериментального распределения фигур, расположения, глубины и прозрачности красок, лепной игры света и тени. Критики, уставшие от избитого преклонения, указывали на недостатки испанского мастера: мелкие, такие как глупые головные уборы его инфантов, бочкообразные животы его лошадей, непропорционально зеркальное лицо в «Венере Рокби»; и крупные, такие как отсутствие эмоций, воображения, идеализма, или сентиментальности, его почти женская поглощенность личностями, а не идеями, его очевидная слепота ко всему, что не видно его глазам.35 Еще во времена Веласкеса один из его соперников, Винченцо Кардуччи, обвинял его в близоруком натурализме, который принимал добросовестное отображение внешней реальности за высшую функцию живописного искусства.

Кто ответит за Веласкеса (который никогда бы не ответил), что не он ответственен за эти головные уборы и эти конские животы; что сдерживаемые эмоции более трогательны, чем выраженные; что портреты Балтасара Карлоса и принцесс, изображения фрейлин и «Сдача Бреды» демонстрируют тонкие чувства; что Эзоп и Менипп — это исследования в области философии; что портреты Гонгоры, Оливареса и Иннокентия X — не имитация поверхностей, а проникновение в души? У Веласкеса нет явного стремления к красоте, а скорее поиск раскрывающегося типа; мало женщин, сглаженных красотой, но много мужчин, выстроенных и наделенных жизнью.

В Испании Веласкеса всегда почитали как величайшего живописца, но к северу от Пиренеев о нем почти не знали — возможно, потому, что так много его было в Праде, — пока Рафаэль Менгс не провозгласил его в Германии в 1761 году, а наполеоновские войны в Испании не открыли его Англии и Франции. Мане и импрессионисты прославили его как своего предшественника в изучении и изображении света и атмосферы; и в течение полувека Веласкеса причисляли к высшим. Уистлер называл его «художником художников», учителем всех; Рёскин заявил, что «все, что делает Веласкес, можно считать абсолютно правильным». Затем Майер-Грефе отправился в Испанию искать Веласкеса в Прадо, нашел Эль Греко в Толедо и объявил, что Веласкес «остановился там, где начинал Эль Греко», и «всегда оставался в прихожей искусства».36 Внезапно полмира посчитало Веласкеса второсортным.

Слава — это мода. Мы устаем носить на ручках старые восхищения и находим удовольствие в том, чтобы сбрасывать с себя избитых идолов, сбрасывать с почетных мест мертвых великих и возносить хвалу новым богам, вознесенным нашей оригинальностью или воскрешенным свежей славой. Неизвестно, насколько великим покажется Веласкес, когда лопасти вкуса вновь повернутся.

V. МУРИЛЬО: 1617–82

Было время, когда во времена нашей верующей юности «Непорочное зачатие Девы Марии» Мурильо пользовалось таким же высоким авторитетом, как «Сикстинская мадонна» Рафаэля; теперь же никто не так беден, чтобы оказать ему почтение. Упадок христианской веры в Европе и Америке отнял у картин, которые мы считали изначально прекрасными, половину их красоты. Мурильо — одна из жертв этой деградации.

Но сначала — любезность Алонсо Кано. Странный человек — священник, дуэлист, художник, скульптор, архитектор. Он родился в Гранаде, переехал в Севилью, учился живописи (рядом с Веласкесом) у Пачеко и скульптуре у Монтаньеса. Он проектировал, вырезал и расписывал ретабло для колледжа Сан-Альберто и церкви Санта-Паула, где успешно конкурировал с Зурбараном. Для церкви Лебриха он вырезал религиозные статуи, которые привлекали студентов из других стран, чтобы восхищаться и подражать. Он участвовал в дуэли, тяжело ранил своего противника, бежал в Мадрид и получил защиту Оливареса благодаря заступничеству Веласкеса. Благодаря своим картинам, написанным в столице и ее окрестностях, он получил назначение ко двору. В 1644 году его жена была найдена убитой в постели; он обвинил своего слугу, но сам был обвинен в преступлении. Он снова бежал от успеха; спрятался в отдаленном монастыре, был найден, арестован, подвергнут пыткам; перенес все мучения, не признавая вины; был освобожден и начал все сначала. В 1651 году, в возрасте пятидесяти лет, он вернулся в Гранаду, где стал священником и каноником собора и создал для него статуи, картины, пюпитр и портал такого совершенства, что его высокомерие нашло прощение. По заказу королевского аудитора в Гранаде он создал статую святого Антония Падуанского и закончил ее к удовольствию чиновника, который, однако, поторговался о цене. Кано запросил сто дублонов (3200 долларов?). «Сколько дней у вас ушло на это?» — спросил чиновник. «Двадцать пять», — ответил Кано. «Тогда, — сказал ревизор, — вы оцениваете свой труд в четыре дублона в день?» «Вы плохой бухгалтер, потому что я пятьдесят лет учился, чтобы сделать такую статую, как эта, за двадцать пять дней». «А я потратил свою молодость и свое состояние на обучение в университете, и теперь, будучи аудитором Гранады — профессия куда более благородная, чем ваша, — я зарабатываю каждый день один дублон». «Ваша профессия благороднее моей!» — вскричал скульптор. «Знай, что король может создать аудиторов из праха земного, но Бог оставляет за собой создание Алонсо Кано»; и тут же, в ярости, он разбил статую вдребезги.37 Некоторое время считалось, что инквизиция посадит его в тюрьму, но Филипп IV защитил его, и Кано продолжал писать картины и вырезать статуи — почти все религиозные, — что позволило почитателям его многогранного гения назвать его испанским Микеланджело. Он тратил свои доходы по мере их поступления, обычно на благотворительность, и состарился в такой бедности, что соборному капитулу пришлось голосовать за его помощь. На смертном одре он отказался от предложенного ему распятия, потому что, по его словам, оно было плохо вырезано.

Бартоломе Эстебан Мурильо был совсем другим человеком — скромным, кротким, благочестивым, кумиром своих учеников, возлюбленным своих конкурентов, рогом благотворительности. В Севилье, тогдашней метрополии испанского искусства, он родился в 1617 году, последним из четырнадцати детей. Он учился живописи у Хуана де Кастильо, но, поскольку его родители умерли в нищете, когда ему было четырнадцать лет, сирота зарабатывал на хлеб, рисуя грубые и торопливые картины для еженедельной ярмарки. Услышав, что Филипп IV благосклонен к художникам, он отправился в Мадрид, где, согласно неопределенной традиции,38 Веласкес подружился с ним, поселил его в своем доме, обеспечил ему доступ в королевские галереи и поощрял его к изучению работ Риберы, Вандика и Веласкеса.

Однако в