Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

никаких «свобод» буржуазии – он применяет против нее меры самой крутой репрессии: закрывает ее прессу, ее союзы, силой ломает ее саботаж и т. д.»[145].

Бухарин, как и Ленин, превозносит принцип классовой борьбы, монополии одной партии, призрачности буржуазной демократии. Он за строгое централизованное, плановое хозяйство. Он ни в чем не расходится с Лениным.

Позже, в конце двадцатых годов, зрелый Бухарин вносит нечто новое, окололиберальное, в свои социально‐экономические взгляды, которые усугубили его политическое положение и привели к утрате престижного положения в партийной иерархии. В своем докладе «Политическое завещание Ленина», сделанном 21 января 1929 года, Бухарин, защищая и развивая ленинизм, говорил и нечто нетрадиционное. Так, индустриализацию страны, по Бухарину, нельзя осуществлять путем «переобложения крестьянства», нужно «зацеплять крестьянина за его интересы», нужно учитывать его «собственные выгоды»[146]. Не случайно до самой смерти Бухарин не смог отмыться от обвинений в «защите кулака», разжигании «частнособственнического интереса», курсе на «личное обогащение».

Бухарин не был еретиком и оппортунистом. Он просто видел несуразности марксизма, отвергающего глубинный двигатель экономического прогресса – интересы. Он попытался «слегка уточнить, скорректировать» традиционные взгляды. И не просто уточнить, но и увязать их с конкретным политическим курсом партии. Бухарин быстро попал в уклонисты и по закону большевистской логики должен был от «теоретической борьбы перейти к политической, а затем и террористической». Бухарин пытался любыми способами выбраться из «осады», не брезгуя никакими приемами. Он стал защищать не столько свои «чуть‐чуть» еретические взгляды, сколько самого себя. Защита была тоже большевистски традиционной: Бухарин обрушился на Троцкого. Взяв на прицел, например, заявление Троцкого о «правой опасности» в июле 1928 года, Бухарин называет этот документ «неслыханно клеветническим и кликушеским»[147]. Бухарин пытается удержаться «на плаву», безжалостно добивая уже поверженного Троцкого накануне его депортации.

Троцкий же был более снисходительным к Бухарину, хотя высмеивал его весьма обидно и едко. «Бухаринская борьба с оппозицией, – писал он осенью 1927 года, – ужасно напоминает стрельбу перепуганного насмерть солдата: глаза зажмурит, винтовку ворочает над головой, патроны расстреливает в бешеном количестве, а процент попадания равен нулю. Такая бешеная трескотня сперва оглушает и может даже испугать необстрелянного человека, не знающего, что стреляет, зажмурив глаза, до смерти перепуганный Бухарин»[148].

Уже позднее, будучи в изгнании, Троцкий дал довольно оригинальную характеристику Бухарина через призму ленинского отношения к нему.

«В характере Бухарина, – вспоминал Троцкий, – было нечто детское, и это делало его, по выражению Ленина, любимцем партии. Он нередко и весьма задорно полемизировал против Ленина, который отвечал строго, но благожелательно. Острота полемики никогда не нарушала их дружеских отношений…

Вспоминается такой эпизод на заседании Политбюро. Когда Англия круто переменила свою политику по отношению к Советам, перейдя от интервенции к предложению заключения торгового договора… все, помню, были охвачены одной мыслью: это серьезный поворот… Неожиданно раздался голос Бухарина:

– Вот так штука! События на голову встанут! – Бухарин посмотрел на меня.

– Становитесь, пожалуйста, – ответил я.

Бухарин побежал с места, подбежал к кожаному дивану, уперся руками и поднял вверх ноги. Постояв так минуту‐две, он с торжеством вернулся в нормальное положение. Мы посмеялись, и Ленин возобновил заседание Политбюро. Таков был Бухарин и в теории и в политике. Он при всех своих исключительных способностях нередко становился ногами вверх…»[149]

Судьба Бухарина, как и многих других соратников Ленина, трагична. Может быть, поэтому в процессе реабилитации долго считалось, что его курс и методы в экономике и особенно сельском хозяйстве прогрессивны. Я тоже считал так когда‐то, работая над книгой «Сталин». Но позднее более внимательное знакомство с творчеством Бухарина и уже более спокойное отношение к «открытиям» трагического прошлого позволяют с огорчением сказать: идеи Бухарина мало чем отличались от официальной «линии». Может быть, некоторая разница была лишь в тактике и сроках реализации партийных директив. Бухарин мог критиковать не курс, а его «троцкистские» извращения, бездарное планирование, кулацкое «торможение». Редактор «Известий» Бухарин интуитивно чувствовал гибельность курса, но мог сказать об этом лишь несколько раз очень туманными намеками.

Сталин еще несколько лет после разгрома «правых» позволял Бухарину чувствовать себя если не «любимцем партии», то хотя бы нужным ей человеком. У Бухарина был очень мягкий и слабый характер. Фактически все тридцатые годы до самого ареста и, естественно, после него Бухарин стремился вернуть расположение Сталина, иногда доходя до глубокого унижения своего достоинства, сочиняя даже поэму, посвященную удачливому вождю.

Временами Коба (Бухарин почти до конца так обращался к Сталину, рассчитывая восстановить былые добрые отношения) давал Бухарину надежду. Боже, сколько «любимец партии» написал в тридцатые годы Сталину писем! Возможно, их хватило бы на целый том… или больше. Временами Сталин ослаблял хватку. Затем вновь появлялись зловещие симптомы преследований и ареста. Бухарин вновь писал длинное письмо с объяснениями и выражениями своих искренних и добрых чувств к вождю.

«Дорогой Коба!

Я был в большом смятении, когда ты меня разносил за Эренбурга. Ты между прочим сказал, что я‐де мало бываю в редакции. Между тем я бываю ежедневно. В последнее время уходил, просидевши всю ночь… Два последних дня я действительно не был в Москве. Мне было поручено в 3 дня написать брошюру о Калинине…

Посылаю тебе только что сделанную брошюру как вещественное доказательство. Ибо тебя, очевидно, информируют мои друзья, которые в чем‐то особливо заинтересованы.

Я тебе пишу открыто и прямо, ты не сердись. Если ты считаешь, что я «фамильярничаю» и что я не так себя веду по отношению к тебе, скажи мне об этом.

Твой Бухарин»[150].

Бухарин хочет вернуть ленинские дни, когда соратники называли друг друга на «ты», подсиживали друг друга лишь политически и еще не прибегали к будущим сталинским методам козней.

Возможно, эта переписка (впрочем, это письма‐монологи) уникальна как по объему, так и по той страсти вымолить прощение, которые демонстрировал Бухарин. Писал узник не только Сталину, но и ближайшему его окружению. Вот письмо Ворошилову после расстрела Зиновьева и Каменева. На процессе они не пощадили Бухарина…

«Дорогой Климент Ефремович.

Ты, вероятно, уже получил мое письмо членам Политбюро и Вышинскому: я писал его ночью сегодня в секретариате тов. Сталина с просьбой разослать: там написано все существенное в связи с чудовищно‐подлыми обвинениями Каменева… Что расстреляли собак – страшно рад… Если к моменту войны буду жив – буду проситься на драку (некрасно словцо), и ты тогда мне окажи последнюю эту услугу и устрой в армию хоть рядовым…

Извини за сумбурное письмо: у меня тысячи мыслей, скачут как бешеные лошади, а поводьев крепких нет.

Обнимаю, ибо чист.

1. IХ.36 г.

Ник. Бухарин»[151].

Как далеко было от ленинской атмосферы, когда