1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

«Редко когда оставшиеся в строю части воины не могли разделить с другими какого-нибудь варева, – писал Булар. – Но горе тем, кто оказывался один, такие не находили помощи нигде». Верно, за одним лишь исключением, когда они имели что-нибудь на обмен или продажу. Полковник Пеле наблюдал за своеобразным торгом, развернувшимся у большого костра. «У кого есть кофе? У меня сахар. Кто даст немного соли за муку? У кого есть котелок? Мы смогли бы приготовить для себя popote[166]. У кого есть кофейник?» и так далее. «Человек с небольшим мешочком соли мог рассчитывать обеспечить себя едой на несколько дней, поскольку всюду имел актив для обмена», – замечал среди прочего Пеле. Альбрехт фон Муральт считал себя обязанным жизнью небольшому чугунному котелку, который он одалживал людям, готовившим пищу, за право разделить с ними трапезу{704}. Для не имевших ничего единственная надежда состояла в коллективизме: они старались сбиться в группу с людьми в таком же положении. В результате возникала этакая артель из восьми или десяти солдат, которые обычно располагали лошадью или повозкой и действовали методами, сходными с приемами артиллеристов полковника Шопена.

Особенно уязвимыми оказывались слуги офицеров. Не будучи солдатами, они не могли претендовать на паек, а если хозяин погибал или его ранило или же он считал их ненужной более обузой, они оставались на мели. Шансом на спасение для многих таких людей являлся добрый господин. В Москве генерала Дедема де Гельдера убедили взять себе лишнего слугу, умного юношу, выступавшего в роли кучера при генеральской карете и ухаживавшего за лошадьми. Уже спустя время, в хаосе отступления, генерал неожиданно узнал, что на деле мальчишка являлся пятнадцатилетней француженкой, которая влюбилась в артиллерийского офицера и сбежала с ним из дома, но любовник ее погиб при Бородино{705}.

Читая рассказы уцелевших, невольно поражаешься, как мало пищи порой требуется человеку, чтобы остаться живым. Но, по психологическим и физическим соображениям, было очень важно поддерживать регулярное питание. Перед самым выступлением армии из Москвы лейтенант Комб получил посылку из дома. «Какая радость! Новости из Парижа, от отца, моей любимой матушки, от всей семьи, от друзей! – писал он. – Ничто в мире не могло сравниться с тем, что я чувствовал себя тогда». Только много позднее он осознал, что посылка собственно и спасла ему жизнь, поскольку в ней содержались маленькие таблетки для приготовления горячего шоколада и бульонные кубики. В результате, когда никакой другой еды не находилось, он мог поддержать себя хоть чашкой такой питательной субстанции. Другим хватило ума набить себе карманы чаем и сахаром, и весьма многие утверждали потом, что им удавалось протянуть до двух недель на одном только сладком чае{706}.

Как в наступлении, так и в отступлении мысли о пище никогда не покидали солдатских умов. Иные пытались отвлечь себя размышлениями о том, будто сидят за обедом в одном из лучших ресторанов Парижа. «Каждый из нас заказывал любимое блюдо, мы обсуждали их достоинства по сравнению с другими, и таким образом на время забывали о терзавшем нас голоде, – вспоминал капитан Виктор Дюпюи из 7-го гусарского полка, – но очень скоро ужасная реальность вновь обрушилась на нас со всей своей мощью»{707}.

А реальность и вправду выглядела страшновато. Основным источником мяса служили околевшие лошади, но, несмотря на множество их вокруг, добыть конину оказывалось не просто. Когда лошадь падала и не могла подняться, солдаты бросались резать ее. Самые опытные вскрывали живот, чтобы добраться до сердца и печени. Они даже не давали себе труда сначала убить животное и еще кляли его на чем свет стоит за судорожные попытки вырываться и лягаться. Капитан фон Курц отмечал, что, когда солдаты заканчивали с телом, останки выглядели так, будто какой-то хирург-ветеринар занимался там анатомическими изысканиями{708}.

Многих отвращала сама идея есть конину, как и вкус лошадиного мяса, однако представлялось возможным сдобрить его, раскусив патрон и посыпав мясо порохом, и скоро большинство привыкли к такой трапезе. Жак Лорансен, инженер-географ, прикомандированный к ставке Наполеона, писал матери, что на самом деле тонко порезанная и прожаренная конина довольно приятна на вкус. Командир 2-й дивизии Молодой гвардии, генерал Роге, счел достойным упомянуть о сделанном им гастрономическом наблюдении: по его мнению, мясо местных cognats отличалось более тонким вкусом, чем мясо французских или немецких лошадей{709}.

Но лошади не были единственными, кто шел в пищу людям. «В Вязьме мы угощались очень недурным fricassée[167] из кошек, – убеждал Лорансен мать в письме, которое, правда, никогда так и не достигло адресата. – Впятером мы сожрали трех отличных кошек, каковые были просто великолепными». Вечером 30 октября в Гжатске Кристиан Септимус фон Мартенс и его товарищи впервые приготовили кошку. «Чтобы побороть переполнявшее нас отвращение, – писал он, – я уверил их, что гондольеры в Венеции, которые ни в коем случае не жили в такой нужде, как мы в тот момент, считают кошачье ragoût[168] деликатесом»{710}. Колонны на марше сопровождали собаки из сгоревших сел и деревень, они выли и пытались оспаривать у изголодавшихся людей трупы лошадей, а некоторые, менее осторожные из них, сами шли в пищу солдатам. Любимчики из числа охотничьих собак или пуделей, прихваченные с собой в поход офицерами, тоже начали исчезать в котелках или ловко нанизывались, точно на вертелы, на прямые кирасирские и драгунские палаши, словно специально предназначенные для таких целей.

Достать хлеба практически не представлялось возможным, а вот ту или иную муку и крупу раздобыть было проще, посему солдаты делали этакое тесто на воде с порубленной соломой для вязкости и пекли лепешки в крестьянских печах или на углях костра. Но чаще они бросали все попадавшееся под руку в котелок и варили как кашу, нередко добавляя огарок сальной свечи для питательности вместо масла. Якоб Вальтер из Штутгарта, поначалу трудно привыкавший к походному быту, сделался весьма изобретательным, научился выбирать семена конопли и выкапывать капустные ростки, каковые тоже годились в пищу, если поварить их подольше.

«Мы готовили себе размазню из всевозможной муки с талым снегом, – делился воспоминаниями капитан Франсуа. – Затем бросали туда порох из патрона, ибо у него есть способность, позволяющая подсолить или по крайней мере сдобрить приготовленную таким образом пищу». Капитан Дюверже, казначей из дивизии Компана, описал рецепт, названный им «размазней по-спартански»: «Для начала растопите снега, каковой понадобится в большом количестве, чтобы получить немного воды. Затем насыпьте туда муки, потом в отсутствии жира добавьте осевой смазки, а в отсутствии соли – пороха по вкусу. Подавать горячим и есть только тогда, когда вы очень голодны»{711}.