Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов - Григорий Сковорода

О, сколь правдиво называет таких Библия мертвыми! Созидается же и воскреснет тогда, когда зародится в сокрушенном сердце сердце вечное и над темною ночных мыслей бездною воссияет солнце истины оное. «Да будет свет». «Он и воссиял в сердцах наших».

Библия есть мысли Божии, сие есть сердце вечное, а сердце вечное есть-то человек вечный. «Помышления сердца его в род и род».

Не кстати ли пророки, сиречь видящие, живые и божественные сердца, физическое, грязь освещающее солнце сотворили портретом, богочеловека образующим, сиречь божественных мыслей и родник вечных лучей – сердце, восходящее над темною адских сердец бездною и невечерним светом просвещающее. Вот какие сердца могут наслаждаться Библией! Она им родная родня. Вечный вечного любит. Дух духа знает. Дух все испытывает и все глубины Божии. Дух чистый написал Библию, не иной, а тот же дух и сердце чистое развяжет ее и скажет: «Меня ли мнит утаиться?» «Открыл я брату моему, брат мой перейдет». «Обрел мужа по сердцу моему».

А как чистое и светлое, как полуденное вéдро, сердце есть истинный Бог, так стихийное и пепельное есть нечистый дух. Знать-то он тонкий, но воздушный, когда же воздушный, тогда и стихийный, а посему и грубый и темный. Сей воздушный дух царствует во всех смертных, раз только рожденных, и, каков сам, такие и подданные и домашние его – враги человеку нашему. Сей есть царь содомский, дух слепой, стихийный, плотский, физический. Посему-то содомляне бродят во мраке, бьются о стены, осязают двери и прутся во весь опор к пиру, шатаются и бесятся, предстоят дверям, исключенные. Но Лот о голодном их сердце, едящем все дни жизни своей пепел и воздух, не милосердствует, не хочет насытить душу тщетную и душу их алчущую, а пирует и угощает любезную родню свою ангелов, гостей, свыше рожденных и свыше пришедших Божиих людей. Сюда-то точно смотрел Давид, когда пел: «Зачем шаталися язычники?» «Предстали цари земные». Ищут плоти да любодействуют. Не вселится дух Божий в сердцах сих, и не вкусят вечери Господней. «Блажен, кто съест обед в царствии Божием».

Полюбомудрствуем еще, о други мои, над сим болваном. Учитель наш не сказывает: «Осязайте», но: «Поминайте». Да не прелюбодействуем. Осязается плоть, а памятуется дух. Осязается прах, а вечность веруется. Рука ощупывает камень, а сердце наше памятью вечною обоняет смирну нетления. В сугубом слове Божием сугубым чувством сугубого в нас естества чувствуем сугубое, будто взирая на радугу, в ту же минуту за спиною видит наша память солнце, образуемое, как в зеркале, в чистейших водах небесных, и, когда очи солнечную тень, тогда ж и сердце, Господин очей, самое мира светило вселенское. О Лот! Пасха наша! О сладчайший Лот наш! Веди нас, веди на горы твои! Мы на твою жену взираем, как на радугу, а тебя памятуем, о свет невечерний, над бездною сердец наших воссиявший! Памятуем памятью чистого и верного сердца, воспевая тебе с нашим Исаиею: «Путь Господен есть суд». «Уповал я на имя твое и память, ее же желает душа наша».

Воссел ты сверх жены твоей, как орел над трупом, как судия на радуге, судящий правду, и мир на мир ближним и дальним благовествуя, Христе Иисусе. Ты и плоть и дух. Ты и радуга, и солнце наше. Радуга, как солнцем образуемый невещественный образ ипостаси отца твоего. Солнце же, как лучи и сияние славы его. «Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалека».

Труп наш сидит и почивает, а сердце наше течет. Переходит от трупа к Богу, от безумного к премудрому. Возлетает, как Ноева голубица, выше потопных вод всех стихий, да почиет на холмах вечности. Пасха Господня есть то суд, когда сердце перелетывает от тьмы к свету, от глупости в разум и суд. «Не воскреснут нечестивые на суд».

Скажите мне, братья мои, чему подобна пасха наша? Подобна кораблю, плывущему в древнюю гавань острова Родосского. Ворота оной гавани – кумир[203]. Ноги его суть столпы врат, а свод врат – то его чресла. Сквозь вздорные сии ворота между голенями исполина сего входили все корабли в гавань.

О друзья мои! Страшное и срамное встречает вас. Сей есть скверный идол – жена Лотова. Не убойтеся Голиафа сего. Его ж кинжалом заколем его. Любезный пророк Наум! Приди и покажи нам суть великой сей любодейцы. Вот пророк! «Открою прошлое твое к лицу твоему».

Не бойтесь: яд смертный сей не повредит вашего чистого сердца. Сей василиск лицом убивает аспидов, сей и лев в преддверии вреден, а за хребтом его – мир и дружба. Там почивает волк с агнцем без всякой опасности, и рысь с козленком, и лев с теленком, и медведь – товарищ быку, а молодой отрок – сосед пещере аспидской. Там смело на аспида и василиска наступишь, на льва и змия, не в язву, но в забаву. Дерзайте! Родилось нам дитя: нестареющийся наш Купидон. Он ведет нас за хребет. Хоть пойдем посреди сени смертной, хоть между голени сего исполина Деирского – не бойтеся – с нами Бог. Пойдем же теперь в гавань. Перейдем к Вифлеему. Там рождают не в бурях морских, не в яростных волнах и реках и не в стремлении текущих стихий, но на горних горах и плодоносных – плодоносные и чистые козы и оленицы. «Там родила тебя мать твоя». «Перейдем к Вифлеему».

Прощай, соляной столп! Прощай, скверное и дурное лицо! Прощай, любодеец, души и тела убийца! Оставайся немым, кумир! Чтись от подобных! Откройте нам врата правды! Врата чистой девы, врата жены доброй! Жены похваляемого и брата, и мужа ее во вратах ее затворенных и запечатленных. Се новый наш Наум открывает нам последнее божественной пасхи! Вводит новое сердце наше в новый суд и разум, за прелюбодейственным лицом позади, за стеною сею стоящий. «Се сей стоит за стеною нашею».

К наличной истории, сверх бабьих басен и кроме смертоносных соков, открывает нам второе, чистое, нетленное, спасительное, последующее за ядом, захребетное, последнее, вечное, Божие; да, не на лица зряще, судим, но испытываем завесою сокровенное и дверью затворенное, да еще и что смертно изопьет, не повредится верное сердце наше. Где теперь твое, смерть, жало? Где ныне твоя победа, о адский исполин? Прошли сквозь огонь и воду. «Открою прошлое твое к лицу твоему и покажу язычникам срамоту твою и царствам бесчестие твое… Положу тебя в притчу, низвергну на тебя огнушение по нечистотам твоим».

Нецеломудренная сия о Лоте басня есть притча и образ, завивающий в нечистой тряпице своей пречестную жемчужину царствия Божия и закрывающий, будто ореховая корка, зерно. Сими-то орехами весь библейный рай, как родосские сады плодами, наполнен и преисполнен. «В сад орехов сошел».

Сколь услаждается в сем саду сугубо рожденный человек! Как в зеркале, видно в соломоновской «Песне песней». О пречестный амур! О вечность! Пресладчайший и ненасытный муст! Едящие тебя еще взалчут; и пьющие тебя еще возжаждут. «Бог любовь есть». Вдающий душу свою и размышляющий в законе Вышнего премудрости всех древних взыщет и в пророчествах поучаться будет. Повести мужей именитых соблюдет и в извития притчей сойдет. Сокровенное притчей изыщет и в гадании притчей поживет.