Бельский - Геннадий Ананьев

Вот и полночь. Но от слуг ни слуху, ни духу. И он даже не подумал, что их перехватили сразу же, как только они вышли за калитку: усадьбу Бельского окружили за час до намеченного срока сбора всенародного на Красной площади боевые холопы князя Василия Шуйского и даже не московские, которые знали великого оружничего и могли бы смалодушничать, а прибывшие из дальних княжеских вотчин.

Все жданки съел Богдан. Наконец послал на Красную площадь еще двоих, но и те словно в воду канули. Тогда он велел воеводе боевых холопов выяснить, в чем дело — не возвращаются слуги. А тот не прост, уже догадался, что, скорее всего, их перехватывают, и решил в этом убедиться — поднялся на маковку терема, глядит в подслеповатое окошко — ничего не видно. Но уж не успокоился, выпустил через калитку боевого холопа недюжинной силушки, к тому же и ловкого, велев ему обойти вокруг оплота усадьбы, а если что подозрительное заметит, тут же спешить обратно.

Десятка шагов тот не сделал — на него навалились, он, однако, расшвырял княжеских боевых холопов и успел юркнуть обратно в калитку.

— Худо дело, воевода. Густо холопов княжеских. Докладывай боярину спешно, может, ударим?

Отверг предложение воеводы пробиться в Кремль силой. Сник, понявший, худо дело, спета его песенка.

Полных трое суток держали оружничего под охраной в усадьбе, и Богдан не мог даже узнать, что происходит в Кремле и во всей Москве. Слышал иногда выстрелы, гвалт бушующей толпы, понимая, что переворот князю Василию Шуйскому удался, и с тревогой ждал, как поступят с ним.

Перепуганную насмерть жену успокаивал:

— Волхвы предрекли мне долгую жизнь. А если я буду жив, кто тогда посмеет тронуть вас?

Утром на четвертый день за ним прислали дворянина. Одного, без стражников Казенного двора. Обращается с поклоном:

— Тебя, великий оружничий, в Боярскую думу кличут.

— Кто? Государь?

— Да. Государь Василий Иванович Шуйский.

Сказано не с великим почтением, явно небрежно, это подстегнуло Бельского на откровенный вопрос:

— Венчан, выходит? В столь короткий срок?

— Он сам себя венчал. Верней, венчали его те, с кем он убивал царя. Да еще патриарх, забывший, что самолично венчал на царство Дмитрия. Теперь вот тебя, великий оружничий, похоже, выпроводят из Москвы.

— Поведай, о чем осведомлен, пока я одеваюсь.

Краток был дворянин: один воевода Басманов стал грудью за царя и посечен. Убит и государь. На Лобном месте тело его лежит. Сегодня решено его схоронить где-то за стеной Москвы. Ляхов изрядно побили. Наемников не тронули. Их выпустили, хорошо заплатив. Князь Василий Шуйский пообещал никого из русских князей и бояр не казнить. Разослать по своим имениям и — только.

— Поспешай, боярин. Дума ждет тебя.

«Очередное лицемерие», — с такой оценкой произошедшего на Думе вышел из царского дворца Богдан. Всякий, кто садился на трон после Грозного, обещал клятвенно не лить крови, править по закону и справедливости, а сам тут же нарушал обещание. Вот и Василий Шуйский — не исключение. Справедливо ли опалять не нарушивших клятву крестоцелования, верой и правдой служивших Божьему помазаннику? Справедливо ли, что судьбу их решают клятвоотступники, убийцы самодержца, наместника Божьего на троне?

«Хорошенькие законы и справедливость!»

Подошел князь Григорий Шаховской, которому решением Думы определено заменять воеводу Путивля князя Бахтиярова.

— А ты, значит, в Казань воеводой?

— Да.

— И кто судит-рядит?!

Богдан промолчал. Он с князем Шаховским не был на короткой ноге, оттого считал невозможным быть откровенным. Да и не играл князь при Дворе ни при Грозном, ни при Федоре Ивановиче, ни при Борисе Годунове хоть какой-либо заметной роли, потому не сводили их вместе никакие дела. Только при Дмитрие Ивановиче приблизился Шаховской к трону, выказывая всемерную преданность. Богдан иной раз даже завидовал ему, не то чтобы идти на сближение. Он видел в нем соперника.

Не дождавшись мнения Бельского по поводу массовых ссылок, хотя и почетных, всех, кто честно служил государю, князь Шаховской продолжил вполголоса, заговорщицки:

— Как я считаю, великий оружничий, недолго Василию царствовать. Жив Дмитрий Иванович. Не глуп же он. Зная, что готовится переворот, мог ли он спокойно почивать в своем дворце, еще и без должной охраны? Да и труп убитого видел я на Лобном месте. Отчего-то бородатый…

— Я болел, — неопределенно ответил Богдан. — Потом был заперт в своем доме боевыми холопами князя Василия.

— Предлагаю, — пропустив мимо ушей слова Бельского, продолжал князь Григорий, — если государь наш, Дмитрий Иванович, жив и здоров, поддержать его. Я — в Путивле, ты — в Казани. Северские земли, на кои ты имеешь огромное влияние, станем поднимать совместно, объединив усилия.

— Поживем — увидим, — вновь отделался неопределенным оружничий, но Шаховской оставил за собой последнее слово:

— Глядеть — хорошо, но лучше действовать. Я дам тебе знать, если что узнаю.

Князь Шаховской сдержал слово. Не сразу, а спустя несколько месяцев. Богдан, казалось, забыл о том разговоре, полностью поглощенный ознакомлением с новым воеводством, все более в дорогах из города в город, какие подчинялись Казани. Но он не только ревизовал, как большой начальник, но и помогал малым городам посильно деньгами, оружием, присылал плотников и каменщиков для подновления оборонительных сооружений, обретая тем самым уважение не только воевод городовой рати, но и самих ратников. Разве до Шаховского ему? А тот, выходит, не забыл — прислал своего слугу с коротким словом:

— Государь жив.

Письмо тоже короткое: «Я начинаю действовать. Надеюсь, Казань тоже не останется в стороне, опричь великих событий».

Бельский, прочитав письмо, попросил посыльного княжеского:

— Передай на словах: Казань не примет сторону Шуйского.

И только. Не пообещал, что поднимет рать против самоиспеченного царя. И то верно: горькая обида на Дмитрия Ивановича, не только оттолкнувшего того, кто спас ему жизнь и фактически посадил на престол, но и не понявшего Руси, попавшего под полное влияние иезуитов и польской шляхты, отвергавшего дельные советы и своего опекунами иных верных слуг, никак не проходила, напротив, все более и более обострялась; отчего он не вспомнил до сего дня о своем опекуне, отчего не послал ни одной весточки?!

«Примкнуть к нему, чтобы вновь утирать плевки и сносить зуботычины? Нет, такого больше не будет. Честь выше блага кремлевского!»

Вроде бы слуга князя Шаховского и приезжал в Казань тайно только к одному воеводе, но, как оказалось, имел и другое задание: по городу поползли слухи, что сын Грозного Дмитрий Иванович вновь спасен десницей Господа; но что еще более удивило Бельского, слухи те не взбудоражили Казань, расползались медленно, словно нехотя и в основном среди ссыльных бояр, князей и дворян, каких в Казани — пруд пруди. Грозный сюда ссылал, затем Годунов, поначалу именем государя Федора Ивановича, а потом и самолично. Князь Василий Шуйский тоже внес свою добавку. Только Дмитрий Иванович никого сюда не сослал, наоборот, он всем ссыльным даровал свободу, хотя в Кремль позвал немногих, поэтому большинство прежде сосланных и обжившихся здесь основательно, приобретя даже имения, так и остались здесь. Они, в основном живя в своих имениях, время от времени съезжались в Казань, чтобы пообщаться, обменяться новостями, кто какими располагал, попировать вдоволь.