Море и цивилизация. Мировая история в свете развития мореходства - Линкольн Пейн

Ни одно из этих ограничений не имело пагубного влияния на доходы императорской казны от морской торговли. Венецианский купец и путешественник Марко Поло, посетивший Цюаньчжоу в 1270-х годах, замечал в своей книге: «Великолепный город Зайтон[1003] [Цюаньчжоу] служит портом для всех кораблей, что приходят из Индии с грузом дорогих товаров, а также крупного отборного жемчуга и наилучших драгоценных камней». Сравнив Цюаньчжоу с самыми крупными портами из тех, что были известны его читателям, он продолжал: «И можете мне поверить, что на один корабль со специями, заходящий в Александрию или какой-либо другой порт, чтобы погрузить на борт перец, предназначенный для вывоза в христианские страны, приходится сотня кораблей, заходящих в Зайтон. Поскольку вам должно быть известно, что это один из двух портов в мире с самым большим оборотом грузов». Стоимость фрахта и пошлин доходит до половины стоимости ввозимых купцами товаров, но «даже и с половиной выручки, которая остается в их руках, они получают такую прибыль, что хотят лишь снова вернуться сюда со следующим грузом. Так что можете не сомневаться, что Цюаньчжоу вносит немалый вклад в казну Хубилая». С учетом того, какие прибыли приносила заморская торговля, не стоит удивляться, что Великий хан всячески способствовал ее развитию.

Как правило, китайская морская торговля была ориентирована преимущественно на юг, но династия Юань возобновила попытки установить торговые связи с Японией. Отказ Кореи от мореплавания[1004] в начале XI века привел к снижению товарообмена между Южной Кореей и Японией, и торговцам династии Сун пришлось возрождать международную торговлю с Японией. В конце XII века коренные преобразования в Японии привели к власти сословие воинов, которое доминировало в японском обществе вплоть до реставрации Мэйдзи в 1860-х годах. В течение всего века на территории страны периодически вспыхивали междоусобные конфликты, но решающие военные столкновения произошли в ходе войны Гэмпэй (1180–1185 гг.) — борьбы за престолонаследие, которую развязал клан Тайра («Хэйкэ»), владевший Центральным Хонсю, против клана Минамото («Гэндзи»), чья столица располагалась к востоку от города Камакура, рядом с современным Токио.

Конфликт завершился морским сражением в заливе Данноура, вблизи современного города Симоносеки, между Кюсю и Хонсю в западной части Внутреннего Японского моря. Согласно «Повести о доме Тайра» — сборнику сказаний о войне, созданном в начале XIII века, — у клана Гэндзи было больше[1005] трех тысяч судов, а у Хэйкэ лишь немногим больше тысячи, включая несколько больших кораблей китайского типа. Остальные — мелкие лодки, и утверждается, что местный представитель власти несколько раз переходил от одной стороны к другой; «он со всеми своими подчиненными — числом более двух тысяч — погрузился в две сотни лодок». Сражение закончилось тем, что воины Гэндзи «захватили суда Хэйкэ, перестреляли моряков и кормчих из луков или зарубили их мечами». По рассказам очевидцев, восьмилетнего императора утопила его бабушка. Она взяла мальчика на руки[1006] и, утешая его, сказала: «Там, под волнами, есть другая столица!» И с этими словами она бросилась в морскую пучину вместе с ребенком. Поражение клана Тайра было абсолютным, но есть предположение, что некоторым воинам, включая императора, удалось спастись[1007] и добраться до островов Рюкю.[1008] Эта теория подкрепляется наличием на островах большого количества фамилий клана Тайра, обилием идиом хэйанского двора в рюкюском языке и внезапным ростом морской торговли. Двумя главными экспортными товарами были лошади и сера для производства пороха.

После сражения в заливе Данноура власть перешла к клану Минамото. Хотя сегуны Минамото постепенно узурпировали бо́льшую часть императорских прерогатив и стали полноправными властителями страны, император и сегун оставались раздельными источниками влияния. Первый обитал в столице — Киото, второй — в Камакуре. Наличие нескольких центров власти способствовало развитию торговли как внутри самой Японии, так и между Японией, Кореей и Китаем. Объемы ее были так велики, что в местной китайской хронике 1259 года явно преувеличенно утверждалось, будто, «выстроившись друг за другом, нос к корме,[1009] японцы пересекли бурное море и привезли свои товары, чтобы продать их в Минчжоу». Отчасти это оживление торговли[1010] было вызвано возникновением денежной экономики, основанной на медных монетах, импортируемых из Китая. Японцы не чеканили своей монеты вплоть до 1500-х годов. Развитие финансовых инструментов способствовало движению средств среди торговцев, в то время как гильдии ремесленников — производители саке, ткачи, заимодавцы и прочие — признали за купцами и торговцами положение в обществе, в котором им раньше отказывали. Согласно различным оценкам, к концу XV века объем торговли во Внутреннем Японском море был приблизительно равен объему торговли на Балтике того же времени, хотя Балтийское море в сорок раз больше.

Монголы стремились получить у Японии признание своей гегемонии еще до полного подавления сопротивления династии Сун, но без особого успеха. В 1266 году Хубилай послал в Японию послов, чтобы добиться признания своей верховной власти, но получил категорический отказ. Очевидным плацдармом для карательной экспедиции был Корейский полуостров, который монголы покорили в результате шести военных кампаний между 1231 и 1270 годом. Не прислушавшись к советам корейцев,[1011] которые не были заинтересованы в войне с Японией, Хубилай повелел приступить к строительству флота. Корейцы, недовольные властью монголов, обратились за поддержкой к японцам, которые пребывали в смятении, и армия вторжения отплыла от берегов Кореи в ноябре 1274 года. Принято считать, что монгольская армия насчитывала[1012] от тридцати до сорока тысяч солдат и матросов; впрочем, согласно более осторожным оценкам, монгольское войско состояло всего лишь из двух или трех тысяч солдат, и его встретили вполне сопоставимые по численности японские отряды. Монголы высадились около города Хаката на острове Кюсю, но после нескольких сражений сочли за лучшее вернуться домой. Их отступление совпало по времени со штормом, однако китайские и монгольские источники по-разному оценивают его значение. Монголы подчеркивали силу тайфуна, перенося таким образом вину за поражение на вмешательство высших сил, но японские авторы упоминают шторм только мимоходом и без всякой связи с божественным вмешательством.