Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

— Слышишь, она не может, чтобы не упрекнуть меня, — взвилась тетя Умужат. — Знаешь, как это называется? Ты отдал человеку целого быка. А он его зарезал и не принес тебе даже кишки. Вот как это называется.

— Зачем мне твой бык? Я, слава аллаху, все имею, — обиделась тетя Шумайсат.

— Не в быке дело. Ты все понимаешь в буквальном смысле. Ведь я первая узнала, что она должна приехать, и тебе сказала. Если бы не я, ты бы сейчас сидела у себя дома на белом крыльце и считала мух.

Тетя Шумайсат уже собралась было обидеться, как из-за поворота показались Туку и Али Курбан. Но только что это! Они ли это? Щегольские костюмы, галстуки, туго завязанные у шеи, и, главное, странные лица. О, аллах, да они сбрили бороды.

— Вот, — говорила между тем тетя Умужат, — пусть эти хвартикунцы видят, как мы тебя уважаем. Пойдем. Там за поворотом стоит наша машина. Я хочу, чтобы ты ехала с нами.

Тетя Шумайсат только вздыхала и молча держала меня за руку. И в машине тетя Умужат говорила без умолку, видимо, боялась, что, если она замолчит хоть на секунду, беседой завладеет Шумайсат.

— Есть люди, которые и в меде находят воск и в масле волосок, — журчал ее голос. — Ох и ворона же эта Субайбат! Узнала, что народ тебя выдвигает в депутаты, и говорит: «Подумаешь, какое дело! Вот мою сестру Ханзадай выбрали депутатом Верховного Совета. Этим она хотела сказать мне, что ее сестру больше ценят, чем тебя. А разве это справедливо? Ведь доить коров может каждый, а попробуй напиши хоть одну строчку.

— Дорогая тетя, — прервала я поток ее слов, — а разве молоко нужно людям меньше, чем книги? Ханзадай — лучшая доярка во всем Дагестане. Вот ее и выбрали. И правильно сделали.

— Вуя, значит, выходит, она лучше тебя?! Сколько лет я дою корову. Почему же меня никуда не избирают? — выкрикнула тетя Умужат. — Теперь эта ворона Субайбат не даст мне прохода, — и тетя Умужат заплакала.

— Далась тебе эта Субайбат, — вмешалась наконец моя вторая тетя.

Но ей не удалось завладеть разговором.

— Ах вот что, — грозно повернулась к ней Умужат. — Неужели тебе не больно оттого, что Субайбат будет всюду трезвонить, что ее сестра Ханзадай депутат Верховного Совета?

Назревала ссора.

Но ей не суждено было разгореться, потому что на границе аула нас встречали хвартикунцы. Я услышала звук зурны, дробь барабанных палочек, увидела темные от загара, простые лица молодых горянок, их яркие платки, их любопытно-смущенные, быстрые взгляды из-под черных, изогнутых бровей. Я увидела прекрасные, иссеченные ветром мудрые лица старух. Я увидела огрубевшие простодушные лица мужчин. Я увидела гордые папахи стариков, высокие и белые, как вершины, вздымающиеся над ними. И мое незабвенное детство ожило во мне.

Вот от этой толпы отделилась маленькая шустрая женщина и бросилась к нам. Ее движения были легкими и быстрыми, как у девушки, а платье молодежного покроя. И только когда она подошла ближе, я с удивлением отметила, что лицо ее запаутинено морщинами, а выцветшие глаза повидали на своем веку так много, что даже несколько поколений горянок не могли бы перевесить ее жизненный опыт.

Но главное, в ней было что-то, неуловимо роднившее ее с моей тетей, тетей Умужат.

— Наконец-то! С приездом, — быстро заговорила она, протягивая мне сухую коричневую руку и увлекая за собой туда, где уже в широком кругу танцевала первая, самая смелая пара.

— Это Заира, жена моего правнука Ахмади, — сообщила мне женщина быстрым горячим шепотом. — В прошлом месяце свадьбу справили. Вай, что за свадьба была! Сколько живу, такой не видела. Сто бочек вина выпили. Со всех гор гости собрались. У ворот стояло шесть «Волг», четырнадцать «Москвичей» и тридцать пять «Жигулей», — и она бросила на меня гордый, пронзительный, требующий восхищения взгляд.

— О-о-о! — воскликнула я. А про себя подумав «Да это же вторая тетя Умужат. Так вот почему они так похожи друг на друга».

— Мой правнук Ахмади, — продолжала она, крепко сжимая мою руку, словно боясь, что я вырвусь и не дослушаю ее рассказа о правнуке Ахмади, — он врач нашей больницы. Ту-ту, если бы ты видела, как он делает операции. Мертвых воскрешает! Клянусь! Если бы сейчас ваша машина, не дай аллах, свалилась в пропасть и все бы погибли, он бы все равно всех оживил. Клянусь! Один чабан упал со скалы. Трое суток не приходил в сознание. Родные уже были готовы могилу рыть. А мой Ахмади сделал ему операцию — и что бы думали — вон как танцует, ишь ты, джигит! Заира тоже необыкновенная девушка. Закончила в Махачкале институт. Ее хотели послать в большой город, а она ни в какую. Хочу, говорит, учить детей в родном ауле. Вот какая девушка!

Бедная тетя Умужат, она несколько раз открывала рот, порываясь что-то сказать, но прорваться ей так и не удавалось.

Но вот наконец-то она уловила момент и, подтолкнув меня, проговорила:

— Это дочь моего родного брата. Когда он погиб на фронте смертью храбрых, я сказала себе…

Видя, что тетя собирается всплакнуть, я быстро перебила ее:

— А это моя вторая тетя, — и я показала на Шумайсат.

— Она ее матери сестра, а я отца, — ревниво уточнила тетя Умужат. Этим она, конечно, хотела сказать, что у нее больше прав на меня.

Но тут к нам подошел парторг колхоза Магомед, и разговор перешел на другие темы. Когда мы с Магомедом отошли в сторону, я спросила, кто эта бойкая женщина, которая первой подошла нас приветствовать:

— Да это же наша Ашакодо, — даже удивился Магомед. — Слыхала, конечно, про хор долгожителей. Так вот, она в нем солистка. Забавная старуха. Если я скажу тебе, сколько ей лет, ни за что не поверишь. Мы ее прозвали, в шутку конечно, «Когда мне было семнадцать». За что прозвали? Да она любит повторять эту фразу. Ты еще услышишь сама, и не раз. Сколько она знает! А память! Все помнит — и легенды, и, так сказать, исторические события! Заира взялась было все это записывать. Но какой там! Запуталась, как ласточка в сетях! А кончилось тем, что вышла замуж за ее правнука. Сегодня мы все у нее в гостях. Так положено. Ведь она — самый старый человек в ауле.

— А может быть, наоборот, самый молодой, — пошутила я, вспомнив ее легкую походку, живые глаза и неутомимый, журчащий голос.

В аул мы шли пешком. Мимо ухоженных полей, сочных пастбищ, аккуратных, чисто побеленных ферм. Каменные сакли в два этажа, обвитые застекленными