Хищник. В 2 томах. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

Имея при себе только короткий меч в ножнах (просто для того, чтобы показать, что когда-то я был воином), я поднялся на холм и вошел на прилегающую к дворцу территорию. Я заметил, что большинство прохожих и зевак на рыночных площадях — и даже тех, кто работал в кузницах и гончарных мастерских и торговал в открытых лавочках, — были женщинами, стариками или совсем молоденькими юношами. Поэтому я пришел к выводу, что все мужчины — жители Новы, которые не сражались вместе с Теодорихом в Сингидуне, должно быть, находились в обозе с провизией и снаряжением или же стояли лагерем с другой стороны холма, куда отправился Дайла.

Дворцовые земли тоже не были огорожены стеной, только густой живой изгородью, в которой имелась резная железная калитка. Ее охраняли двое часовых, самых мускулистых готов с кустистыми бородами, которых я когда-либо видел, в доспехах, шлемах, с контусами. Я подошел поближе, представился и объяснил, зачем я хочу войти, показал часовым письмо, которое привез от Теодориха его сестре. Я сомневался, что эти громилы умели читать, но надеялся, что они узнают королевскую печать. Так и произошло. Один из мужчин прорычал другому приказ «пойти и привести faúragagga», после чего довольно грубо велел мне подождать, пока придет управляющий и проводит меня. Пока я ждал, стоя снаружи, часовой задумчиво осмотрел меня с ног до головы, без особой подозрительности, но с легким недоверием.

Управляющий вышел из дворца и стал спускаться по тропинке, опираясь на палку, потому что был совсем древним, согбенным стариком с длинной белой бородой и даже в этот летний день был одет в тяжелую, до земли хламиду. Он представился мне как faúragagga Костула, поклонился, когда я просунул ему через калитку письмо, сломал восковую печать, развернул пергамент и углубился в чтение, время от времени бросая на меня взгляды, его брови при этом поднимались все выше. Наконец управляющий снова поклонился, вернул мне письмо и приказал часовым:

— Откройте ворота, поднимите свои пики и приветствуйте сайона Торна, маршала короля Теодориха!

Они так и сделали, а я гордо прошел мимо них, распрямившись во весь рост, но они все равно возвышались надо мной подобно утесам Железных Ворот. Старик-управляющий вежливо подал мне руку, когда мы пошли вместе по тропинке. Но затем вид у него стал удивленным, он отдернул руку от моего рукава и вытер ее о свою хламиду.

— Прости меня за то, что я в таком виде, Костула, — произнес я, смутившись. — На реке было очень сыро. — Он бросил на меня косой взгляд, и я понял, что это звучит для маршала весьма глупо, поэтому сменил тему и спросил: — Как надо правильно приветствовать принцессу Амаламену?

— Благородного поклона будет достаточно, сайон Торн. И ты можешь обращаться к ней «принцесса», пока Амаламена не разрешит тебе называть ее по имени, если захочет. Она отказалась от всех этих громких титулов «августейшая» или maxima[228], как принято у римлян. Однако я прошу тебя о небольшом снисхождении, сайон Торн. Ты не мог бы немного подождать в приемной? Я должен доложить о твоем прибытии, и к тому же принцессе надо встать с постели и одеться, чтобы принять тебя.

— С постели? Но сейчас полдень.

— Ох, vái, не подумай, что она соня. Принцесса была серьезно больна, пришлось даже звать лекаря. Но не подавай виду, что я сказал тебе об этом. Амаламена — истинная дочь своего отца и сестра своего брата. Она не хочет признаваться в своей недавней слабости, точно так же она станет презирать все знаки сочувствия или проявление снисходительности с твоей стороны.

Я шепотом выразил невнятное сожаление и заверил, что не стану грубо намекать на состояние здоровья принцессы. Управляющий провел меня через большие двойные двери дворца к кушетке во внутреннем зале и приказал слуге принести мне чего-нибудь освежиться. Таким образом, я сидел, потягивая из высокой кружки прекрасное темное горькое пиво и изучая внутреннее убранство.

Дворец был выстроен из того же красного камня, который я видел в Железных Воротах; это было двухэтажное здание в центре ухоженного prata[229] с покрытыми галькой дорожками и клумбами, окруженное со всех сторон живой изгородью. Внутри дворец оказался таким же простым, как и снаружи, его не загромождали различные украшения, как это бывало на римских виллах. Из всех украшений, которые здесь имелись, бо́льшую часть составляли, как ни удивительно, охотничьи трофеи. Кушетка, на которой я сидел, была накрыта шкурой зубра. На мозаичном полу были расстелены ковры из медвежьих шкур, а стены были увешаны прекрасными оленьими рогами. Имелись здесь еще и предметы искусства, которых я никогда прежде не видел: огромные, изящной формы вазы и урны из черной и темно-красной керамики, с изображениями гибких юношей, девушек и мускулистых охотников со своей добычей. Костула позже объяснил мне, что они греческого происхождения и что манера не перегружать комнаты украшениями — так, чтобы все предметы воспринимались по отдельности — была греческой модой.

Но вот двойная дверь в дальнем конце зала распахнулась, и старик Костула сделал мне знак. Я поставил свою кружку и пошел к нему, он показал мне на соседнее помещение. Это оказались огромнейшие покои с высоким потолком, полные света, поскольку ставни на многочисленных окнах были открыты из-за летней жары. Пол там тоже был выложен мозаикой, как и в зале, в котором я только ждал, и, кроме того, повсюду виднелись охотничьи трофеи и греческие урны. Там имелся один-единственный предмет мебели: на высоком, похожем на трон кресле у дальней стены, довольно далеко от двери, восседала легкая женская фигурка, одетая в белое. Амаламена держала в руке развернутое письмо Теодориха, которое, похоже, прочла без посторонней помощи. Это слегка удивило меня: женщина из племени готов, хотя и королевского рода, умела читать. Со временем я узнал, что принцесса превосходно умела не только читать, но и писать.

Я направился к ней неторопливым величественным шагом, но идти пришлось долго, и чувство достоинства, которое я пытался изобразить, рассеялось от смешного хлюпанья моих мокрых башмаков: хлюп-хлюп — причем звук казался еще громче в этой просторной сводчатой комнате. Я ощущал себя вовсе не маршалом и не herizogo, а каким-то едва ползущим водяным жуком.

Принцесса Амаламена, должно быть, это поняла, потому что она опустила голову и следила взглядом за моими ступнями все то время, пока я шел к ней. Когда я в конце концов дошлепал и остановился неподалеку от нее, перед креслом, принцесса наконец медленно подняла голову. Она улыбалась довольно приятной улыбкой, но ямочки на ее щеках свидетельствовали о том, что Амаламена с трудом сдерживает громкий смех. Я понял это и покраснел так сильно, как никогда не краснела даже та девушка, которую Теодорих прозвал Авророй. Поэтому я склонился в глубоком поклоне, чтобы спрятать лицо, и не распрямился, пока не услышал, как Амаламена произнесла:

— Добро пожаловать, сайон Торн. — Принцесса все-таки взяла себя в руки, но теперь улыбка ее была какой-то осторожной. — Ты прибыл сюда прямо из долины Роз?