Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова - Сергей Васильевич Максимов

виноторговца Монса, где с его дочерью и Лефортом прокутил целую ночь. На другой день он брил уже бояр всех, кроме двух. Через пять дней, когда надо было выходить по случаю новолетия (1 сентября) на Красную площадь и здравствовать народ, царь пировал у Шейна, много пил и велел шутам резать последние боярские бороды. Бритый царь с бритыми боярами, немецкими женами и дочерьми пировал потом у Лефорта. Франц Яковлевич (по словам современника его князя Куракина) «был прямой французский дебошан и вообще человек забавный (то есть любитель увеселений) и роскошный».

Задолго до Петра и в течение всего предшествовавшего времени двух столетий ни чужеземцам, ни их местожительству не оказывалось особенной чести. Те и другие были лишь терпимы русскими людьми, как неизбежное зло, с мягкой и благодушной снисходительностью ради их скорби и иноземства.

Приходилось пришельцам жить среди новых людей иной веры и несхожих обычаев в очень суровой и дикой стране, жить опасливо и под постоянным страхом на лучший конец обратной высылки и изгнания. Скажут: «Подите от нас – вы нам засорили землю!» Не только в живой памяти, но и перед глазами происходили случаи жестоких казней тех иноземцев, которые были несчастливы в отправлении ремесла и проявлении своих знаний, как лекарь Леон, как Бомелий: «Забыли вы страх Божий и великое государево жалованье». Надо было принижаться, казаться смущенными, льстить для личной безопасности и семейного спокойствия. Вследствие исключительного положения перед московским боярином, гордо задравшим назад на дерзкий козырь голову, покрытую высокой горлатной шапкой, и выпятившим толстый, ожиревший сытый живот, сухопарый немец в куцем камзоле и узеньких панталонах, не скрытых полами одежды, мог казаться смешным. В глазах равнодушной черни, на московском базаре, в толпе, он являлся фигурой, возбуждающей жалость, рассчитывающей на покровительство и как бы молящей о защите. Не могло здесь быть места озлоблению, презрению, преследованиям: не станут с ними особенно якшаться, но не удержатся от того, чтобы и милостиво, и снисходительно не потрепать по плечу, не погладить по спине: «Не бойся – мы тебя не обидим». Этим беднягам, скромно зарабатывающим на торгу хлеб, всегда уступчивым и, видимо, угнетенным, указан строгий закон оставаться на рынках только до солнечного заката. Ни один из них не имел права ночевать вне своей оседлости в городе, в Москве. Всякий должен был уходить в свою слободу, брести очень далеко, в самый конец города, на Кокуй. Для напоминания об этом сроке расхаживали особые приставы с внушительным орудием в виде длинной палки. Кто удачно заторговался, да в увлечении барышом замешкался, тому кричали: «Фрыга, шиш на Кокуй!» Ступай, добрый человек, домой под эту добродушную поговорку и тотчас за этим ласково-насмешливым окриком, каким добрые хозяйки обычно сгоняют на насест шальных куриц, залетевших в избе на стол или лавки.

К слову примолвить спопутную заметку о том, что окрики домашних животных, не столь многочисленные по количеству прирученных и приспособленных к домашнему хозяйству, очень разнообразны по местностям. Живой разговор с бессловесными, конечно, не может быть повсюду однообразным и общим как относительно призыва их, так равно и на те случаи, когда нужно бывает отогнать прочь. Причины такого несходства совершенно необъяснимы.

Тех же кур, которых повсюду в России гоняют с не указанного им места ши-шиш, в Сибири, например, спугивают звуком куть-куть. Овец зовут в Сибири басинька, бась-бась, по Волге бяшь-бяшь, в Рязанской и Воронежской губерниях вячь-вячь или выть-выть, а гонят в поле: в Сибири кыш-кыш, в Белоруссии шкырь (от шкырять – гнать), а в Астрахани тря. Конечно, здесь главную роль играет стремление подражать голосам и природным звукам самих животных, и в этом отношении естественно повсюдное сходство, как, например, для гусей (тега, попавшее даже в известную цыганскую песню), для уток (утю), свиней (хрю и рюх). Кис-кис, ласкательное уже, конечно, повсюду, на архангельском севере превратилось в понудительный окрик для ездовых оленей. Словом тпру-тусь на юге (в Херсонской и Таврической губерниях) гонят кошек и кличут телят. Самое разнообразное и многочисленное число окриков приспособлено к самому смышленому животному, ближайшему домашнему другу – к собакам. Здесь в особенности ярко выделяется влияние инородцев, с которыми довелось русским людям сесть в соседстве и научиться у них, как вести жизнь в новых природных условиях быта. Замечательно, между прочим, что призывный клич собак за Байкалом (в Нерчинском округе) нох-нох, прямо заимствованный от монгольского названия этого животного нохай, сделался не только общим для всей Сибири, но и для сопредельных мест (в Тобольской губернии хно-хно видоизменилось в Вятской в ных-ных). В Камчатке, где езда на собаках является единственным способом передвижений, как сами приемы при упряжи и путешествиях, так и в разговорах с ездовыми собаками целиком, без изменений, заимствованы от камчадалов. Запрягают в нарты попарно от девяти до пятнадцати собак, а затем увеличивают это число, судя по важности чина проезжающего, – и тогда вместо одного каюра или проводника садятся два. Один камчатский начальник ездил в закрытой нарте со стеклами не иначе как на шестидесяти и более собаках, так что на дороге нужно было срубать деревья, приготовлять для него новый путь. В нарты впрягают собак всегда нечёт – так, что впереди бывает самая смышленая, которая и ведет всю компанию. Драгоценная по цене (продают не дешевле пятидесяти рублей), она бесценна по способностям, позволяющим ей смекать не только близость путевых опасностей, но и соблюдать дисциплину и безропотное повиновение проводникам. Она не только разумеет все условные окрики, не менее ее известные и прочим собакам, но умеет прислушиваться и понимать самые тонкие оттенки в тоне голоса: вести ли товарищей ках-ках, то есть направо и побыстрее ввиду покатого и безопасного склона горы, или круто и слегка забирать хуга, то есть налево, ибо с правой стороны, вероятно, зияет бездонная пропасть. Хороший передовик за словом кей-кей, снимаясь с места, поведет уверенно и совершенно прямо и с пути не вернется назад, чтобы подвести товарищей под плети. Увидя птицу или нанюхав на дороге след куницы или лисицы, не бросится в ту соблазнительную сторону и своим не позволит. У такой натасканной умной собаки другая не позволит себе драки из-за найденного на дороге куска рыбы, оброненного камчадалом, или замерзшей птицы. Не позволит она также останавливаться, хотя бы пристала естественная нужда, а со словом каюра «пцы-а-а!» остановится как вкопанная, так что не перепутает веревочной упряжи, не заставит ездока мучиться, проклинать страну и бранить езду, в сущности очень быструю и веселую.

Излишне говорить об охотничьих собаках, разговор с которыми замечательно разнообразен, когда