Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова - Сергей Васильевич Максимов

пение его и перекличка всех его родичей и соседей служат по ночам заменой строго выверенных деревенских часов, а днем – указателем погоды и даже предсказателем грядущего. Запели первые петухи – это полночь: ворочайся на другой бок; вторые поют перед зарей, третьи на самой заре: вставать пора. Если же днем или ночью они распоются не вовремя, то либо видят злого духа и гонят его прочь, либо предсказывают покойника, либо новые указы будут, либо начнется ненастье. Если поют они целую ночь, то напевают всем на голову какую-нибудь непрошеную беду и неминучую напасть. За это преимущество, предоставленное петуху природой, в исключение перед прочими, за это право петь он получил, взамен коренного и древнего имени кур (куре доброгласне) и наиболее употребительного в деревенском быту названия кочет, прямо определяющее и его право, и способность петь – повсеместное имя петух. Оно равнозначуще с церковнославянским петел, с древненовгородским пеун, или певун, с нынешним казацким и белорусским певень и с малорусским пивень. Все это он, тот самый (по художественной картинной характеристике одного из зоологов) гордый, поющий посреди своего гарема, султан, украшенный короной, гребнем и хвостом, который великодушно заботится сначала о слабейшем поле и только потом уже о себе самом. Этот патриарх и ментор вполне совмещает в себе смешную, но все-таки умилительную поэзию куриного быта. В упорной кровавой битве, сражаясь шпорами, клювом и крыльями, он прогоняет из своих владений чужих пришлецов и тогда возвещает с высокого места далеко разносящейся триумфальной песней об унижении бегущего врага. Поэтому называется он уже в санскритском языке (самом древнем из известных языков) krikavâka.

Бывают, однако, такие случаи, что нарушаются уставы естества, и на грех курица свищет, силится спеть петухом, как равным образом случается, что, по пословице, кому поведется, у того и петух несется (спорышком – уродливым куриным яичком в твердой скорлупе, без белка, с одним желтком, суеверно принимаемым в наших деревнях за петушье). Тот и другой случай предсказывают великие беды. Суеверье обратило это уродливое маленькое яичко – спорыш, или сносок, – в петушье яйцо, из которого высиживается василиск, то есть дракон, или змей. Если же заметят, что курица подарила таким спорышком, то твердо убеждаются в том, что она хочет перестать нестись. Большей частью таким заподозренным птицам немедленно рубят головы, а потому сложилось и пословичное убеждение: «Не петь курице петухом, а и спеть, так на свою голову». Впрочем, судя по разным местностям, в этом случае замечается некоторое противоречие: так, например, в южной России таких поющих кур считают плодливыми, называют носкими курами и не режут их. Вообще же, наиболее распространено то мнение, что не к добру курица петухом поет.

Вот на этом же самом юге России нашлось такое село, где куры совсем не поют, по особенно важной причине. Такое знаменитое село отыскалось в Волынской губернии, в тридцати верстах к западу от уездного городка Староконстантинова. Зовется оно Чернелёвка и расположено на реке Случе и при пруде, довольно живописно и удобно: на большой (не почтовой, а торговой) дороге. По ней несколько раз проезжали цари, а потому и прозвана она царской. По-видимому, для крестьянского благосостояния есть уже видимая причина в союзе с тем местным условием, что земля в селе черноземная, способная достаточно вознаградить крестьянский труд. В прямое и законное последствие того сами жители ничего не знали, кроме земледельческих работ: если кто мало-мальски владел топором, тот уже считался у них и прямо назывался всеми мастером. Поэтому же самому поводу в неурожайные годы сельчане, за ненаходчивость и косность в быту своем, – мученики нужды и кабальные рабочие за самую ничтожную заработную плату. На пущее бездолье обрекла их недавно изжитая крепостная зависимость. То было такое время, когда крестьяне от хищных и ненасытных глаз прятали в землю не только деньги, но зарывали в ямах даже сам хлеб, – словом, те времена, когда народ назывался и считался быдлом (скотом), и создалась поговорка: «Плебана для пана, а хопа для хлопа». Тамошний народ до сих пор твердо помнит и охотливо рассказывает (оправдывая свою, с трудом поправимую, бедность) про недавние панские времена и про войтову пугу, или плеть, и про войтову бирку. На последней безграмотные войты, или сельские старосты, нарезками замечали количество принятого зернового хлеба и прочее. Длинной плетью с толстым кнутовищем (которую всякий войт обязан был носить всегда при себе как знак власти и достоинства) выгоняли в поле до восхода солнца, а с закатом его распускали по домам без платы. Если во время работы иная мать наведывалась к колыбели грудного ребенка, ее наказывали этой самой войтовой плетью. Точно так же ею же поощрялись ленивые к работе. Ходит войт по полосам и похлопывает. Того войта, который забыл по рассеянности свою пугу дома и, не имея ее в руках, попадался на глаза пану, растягивали тут же и наказывали другой такой же плетью, каковая всегда была на глазах. Для пущего вразумления обычно брали эту длинную пугу в середине и били так, чтобы она наказывала обеими концами: тонким и толстым за один раз, но в несколько приемов. Тогда не смотрели на то, что крестьяне по целым месяцам питались одной бульбой (то есть картофелем), а продолжали крепко их мучить…

По словам самих сельчан: «Волк ягнят так не душит, как душили нас, – не было к нам никакой жалости». В жаркие летние дни косили панское сено в сермягах, надетых прямо на голое тело: ни у кого не было рубах. Дадут лен прясть, но при этом недовесят – надо было добавлять своей пряжей на вес: такова была войтова бирка! Бывало, весной каждой хозяйке в хате раздадут по двадцать яиц и велят осенью доставить двадцать кур: не донесла этого числа – либо прикупай у жидовок в корчме, либо плати по гривеннику за каждую недостающую до полного счета птицу. Приводилось больше расплачиваться не птицами, а деньгами. «Село до такой степени занищало, что, не подойди к тому времени воля, сталось бы большое худо: все бы поднялись бунтом».

«Стали говорить соседи и все проезжие с обозами, не то из жалости к нашей куриной подати, не то нá смех, за недостачу всегдашнюю у наших жинок кур – называть наше село не настоящим именем, а всегда так-то: это то село, что куры не поют».

Настоящее название села с языка у соседей пропало. Таким и слывет оно в народе до сих пор, изживая прежние невзгоды, но, оставаясь на людских памятях, как ведомые и видимые