Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей - Олег Айрапетов

Ранее Болгария поддерживала недоброжелательный по отношению к России нейтралитет50. После оставления крепостей в Польше и Литве все изменилось. Недоброжелательство осталось, но отход от нейтралитета стал вопросом времени. Изменилась позиция и самих союзников России в отношении задач в восточном Средиземноморье: «В момент столь крупных неудач, постигших Россию, приходилось оставить всякую надежду на возможность выполнить первоначальный план Дарданелльской операции. Даже в случае удачи нашего прорыва к Босфору Россия не смогла бы присоединиться к усилиям вырвать Турцию из «объятий» Германии и Австрии. Подавляющие успехи центральных держав имели еще одно последствие. Отпадала возможность выступления Болгарии на стороне союзников; отныне на нее приходилось смотреть как на весьма вероятного противника»51.

Последнего взгляда в Софии пытались всячески избежать. Даже в сентябре 1915 г., когда, казалось, все уже было решено, болгарская политика продолжала свою двуличную игру. При открытии Народного собрания представители различных партий произносили многочисленные речи, смысл которых сводился к тому, что хотя болгары являются славянами, прежде всего они – болгары. Итоги подвел В. Радославов, заявивший, что страна по-прежнему придерживается принципов нейтралитета, что претензий к Болгарии по вопросам его нарушения нет, что у Болгарии прекрасные отношения с Румынией, Грецией, Турцией и «даже Сербией» и что, несмотря на сложнейшие обстоятельства, при поддержке парламентского большинства он как премьер-министр Болгарии будет продолжать эту политику52. В этих словах было немного правды, впрочем, вскоре правительство В. Радославова перешло от фальшивых деклараций о намерениях к реальным действиям.

1 (14) сентября 1915 г. союзники сделали предложение об уступке болгарам той части Македонии, которой они должны были завладеть по результатам Первой Балканской войны и которая отошла к Сербии по результатам Второй. Условием границы 1912 г. было согласие на выступление против Турции, и в случае отказа или отсутствия ответа оно отзывалось назад53. 5 (18) сентября 1915 г. в части болгарской армии была отправлена шифрованная телеграмма о подготовке к мобилизации, извещающая командиров о том, что она будет объявлена через 2–3 дня54. Следует отметить, что состояние армии было весьма близкое к переходу на штаты военного времени. В августе 1915 г. в Софии по таковым спискам насчитывали 733 900 человек: 716 тыс. рядовых, 15 700 офицеров и врачей, 1600 военных чиновников55.

9 (22) сентября 1915 г. Фердинанд Кобург подписал указ об общей мобилизации, на следующий день этот документ был опубликован, и мобилизация болгарской армии началась56. Это известие вызвало в России сильнейшую волну негодования57. Формально мобилизация была объявлена лишь в семь часов утра 10 (23) сентября, и с самого ее начала было ясно, против кого она направлена и к чему приведет. В Болгарию прибывали военные грузы из Турции, запасные отправлялись только на сербскую границу, лихорадочно укреплялись Варна и Бургас58. В эти порты переводилась тяжелая артиллерия, имевшаяся в Софии, а также в Шуменском и Разградском укрепленных районах59.

Получив 22 сентября известие из Софии о начале мобилизации Болгарии, Ян Гамильтон вспомнил, как его принимал в 1904 г. Фердинанд Кобург. Подведя британского генерала к своему портрету в одеянии византийского императора, сказал: «Когда Вы прибудете на Босфор, позовите меня»60. Теперь Я. Гамильтон был на Дарданеллах, а Фердинанд Болгарский, незримый и незваный, во всяком случае Антантой, способствовал изгнанию ее сил оттуда. Близость кризиса была понятна и в далеком Могилеве. 10 (23) сентября 1915 г. директор дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего князь Н. А. Кудашев сообщал С. Д. Сазонову из Могилева о состоявшемся у него 7 (20) сентября продолжительном разговоре с М. В. Алексеевым. Генерал, судя по всему, находился под впечатлением немецкого прорыва под Свенцянами и неудач союзников на Галлиполийском полуострове.

На вопрос Н. А. Кудашева о том, что в сложившейся ситуации более соответствовало бы интересам России – доведение до конца Дарданелльской операции или перенесение основных усилий Англии и Франции на Западный фронт, М. В. Алексеев ответил «приблизительно так: для нас ликвидация Дарданелльской операции, конечно, самая важная задача, ибо, разрешись она, можно будет заключить сепаратный мир с Турциею (курсив источника. – А. О.) и перебросить кавказскую армию против Германии, а это может решить участь войны в нашу пользу, так как и немцы устали, и появление свежих сил может сразу все изменить»61. При этом генерал высказался в пользу желательности активизации союзников на Западном фронте, так как это лишит возможности немцев пополнять свои потери на русском фронте, что даст возможность русской армии через 5–6 недель, по прибытии ожидаемых военных запасов, прейти в наступление и оттеснить немцев на запад62.

На следующий день после этого примечательного разговора из штаба Черноморского флота на имя М. В. Алексеева была отправлена чрезвычайно интересная телеграмма. В Севастополь из-под Дарданелл вернулись два офицера, и командующий флотом спрашивал начальника штаба Ставки, не желает ли он лично ознакомиться с их докладом. Из него следовало, что союзники обладают слабой артиллерией и недостаточными силами пехоты, потери в живой силе едва-едва компенсируются ее подвозом. Несмотря на постоянный недостаток в снарядах, который испытывали турки, перелома ожидать не приходилось. Он мог произойти только в том случае, если на чашу весов было бы брошено не менее 300 тыс. человек с артиллерией. В противном случае предсказывался крах63, причем не только союзной десантной экспедиции. Прежде всего могло измениться положение на Балканах. Бухарест и София опять начали смотреть на военную контрабанду сквозь пальцы, и она «после нашего поражения под Ковной широкой волной хлынула по железным дорогам Румынии и Болгарии»64. Телеграмма попросту призывала к немедленной активизации подготовки десанта; командующий флотом предупреждал: «Начавшаяся оккупация дадеагачской дороги заставляет ожидать пропуска германской армии к Дарданеллам, а тогда крышка. Поэтому я спешу Вам передать эти выводы офицеров, которые все видали и беседовали со всеми высшими начальниками и массой офицеров – так как меры необходимо принять быстрые и решительные. Надо решительным ударом, хотя бы обнажив частью французский фронт, покончить с Проливами, пока не покончили с на, ми (выделено мной. – А. О.)»65.

И, наконец, М. В. Алексееву было ясно сказано: в случае если немцы укрепятся в этом регионе, если там появятся их войска и подводные лодки, русский десант на Босфор будет невозможен никогда66. Эти удивительные по глубине анализа слова не имели почти никаких последствий. В конце сентября 1915 г. в Одессе оставалась только Черноморская пехотная бригада. Артиллерии также не хватало: на складах города имелось 18 полевых мортир образца 1904 г. и 18 легких скорострельных пушек образца 1902 г. Полная готовность двух трехбатарейных дивизионов – скорострельного и мортирного ожидалась в середине октября, когда они получили бы личный состав и недостающие по штатам 50 легких орудий67. Ставка растеряла свои резервы в боях на австро-германском фронте и ожидала от союзников помощи во Франции.

24 августа 1915 г. генерал Я. Гамильтон, штаб которого находился на острове Имброс, записал в своем дневнике: «Когда я читаю британскую прессу, то, изголодавшись в своих путах, я чувствую, что не могу послужить своей стране лучше, чем убить своего друга-цензора и написать домой парочку-другую статей. Любая армия может смести внезапным ударом противника на отдельном секторе его обороны, но никакая армия не сможет осуществить прорыв, если она потеряет свою мораль. Будет найден двигатель для того, чтобы восстановить маневры и марши, но в этот исторический момент на кону стоит наша тактика. Прорваться через линию фронта означает продвижение на шесть или семь миль; в противном случае нельзя захватить крупные орудия противника. Но поддержка этой атаки, собственные тяжелые орудия не смогут поддержать наступающего, когда он продвинется на пять или шесть миль. Тогда в дело вступают резервы противника; они приходят, чтобы остановить наступление. Три или четыре мили наступления должны быть довольно легкими, но на западе это будет означать только три или четыре мили земли и более ничего. Но здесь (выделено автором. – А. О.) эти три-четыре мили – нет, две или три мили (такие бесполезные во Франции) сами по себе являются важной целью; они дают нам стратегическую ось вселенной – Константинополь! Представим даже, что ценой многих жизней нам все же удалось отбросить немцев за Рейн, и даже в том случае мы получим меньше, чем могли бы, овладев этим маленьким полуостровом (Галлиполийским. – А. О.)! Четверть той энергии, которую они готовы потратить во имя возвращения la belle France нескольких миль, могут дать нам Азию, Африку, Балканы, Черное море, устье Дуная; мы сможем обменять винтовки на русское зерно; и, что до сих пор жизненно важно, – настроить сердца русской солдатни на англо-саксонский лад. Победа путем убийства немцев – это варварская концепция и дикий метод. Нажим небольшими силами на слабом участке врага для того, чтобы поставить его на колени, лишив провинций, ресурсов и престижа – это артистическая идея и научный ход: первый метод – удар дубиной, второй – выпад шпагой. Мы принимаем за установленный факт то, что мы обязаны «давить» во Франции и Фландрии; что мы должны (везде выделено автором. – А. О.) истощать себя, принуждая захватчиков отступить к их собственным границам. Между тем, решившись «держаться» там, мы могли бы давить там, где захотим»68. Я. Гамильтон прекрасно знал, о чем писал.