Королевская канарейка - Анна Кокарева

же в это время смотрит на них с презрением королевы.

Причём владельцы длинношёрстных кошек арендовали не метр, а два, и на втором метре устанавливали трюмо с гримировальным освещением, перед которым раскладывали неимоверное количество расчёсок, щипчиков, ножниц и баллонов со спреями и пудрами — отдельными для разных частей кота. И кот стоял, а его чесали, взбивали и перетряхивали, как меховой воротник; пудрили и брызгали, а потом несли, жемчужно сияющего, на вытянутых руках на судейский ринг. Это были не кошки, это были облака — грозовые или беленькие кучевые, смотря по масти. Обратно с ринга владелец кота уже тащил под мышкой — оценка получена, можно и помять. Я с насмешкой смотрела, как стоят и чешут языками две дамы, и у каждой в руках по два перса, спокойно совершенно висящих и не рыпающихся. Мдэ, абиссины не то: и одного в четыре руки не удержишь. Чудесные темпераментные твари.

А, так это я к чему: такое ощущение, что меня тут держали за перса и ухаживать соответствующим образом собирались. Услада очей повелителя, хе-хе. Взяла первые попавшиеся ножницы и отчекрыжила треть волос, оставив длину до талии. Повелитель и сам, я смотрю, стрижётся не глядя, чем я хуже? Облегчив себе жизнь, довольная, вернулась на террасу. Уловив краем глаза, что харадримок, хлопотавших у столика, как ветром сдуло, обернулась: точно, Ганконер. Удивительное он на них действие производит. С чего бы? Красивый же мальчик, спокойный, вежливый, не убивает и не мучает. Чем-то он, похоже, успел их впечатлить.

Любовалась его посветлевшим лицом, влажными волосами. Чистый, намытый, с текучими движениями, переставший прихрамывать. В чём-то длинном и тёмном.

— Да будешь ты чист светом Амана!

Традиционное пожелание после водных процедур, сказанное мною на квенья, вызвало, вместо традиционной же благодарности, приступ смеха. Разогнувшись и утерев слезу, он добродушно ответил:

— Ради тебя, прекрасная — я постараюсь.

Ах, ну да — Тёмному Владыке такое желать можно только в шутку.

— Простите, Владыка, я как-то привыкла видеть вас эльфом.

— Много ты меня эльфом видела, — как он весел! — и на «ты». Вижу, ты время зря не теряла… это так ты собралась за собой без слуг ухаживать, прекрасная? Хорошо, что я их не разогнал. Не стригись, пожалуйста, больше, мне нравятся твои волосы.

— А сам зачем постригся?

— Это жертва теням. Иногда приходится отдавать им часть себя.

Задумалась.

— Сколько тебе теперь лет, Ганконер?

Он искоса посмотрел и тоже посмурнел:

— Время в аду идёт иначе. И если ты думаешь, что я считал — так там было не до того. Не думай об этом. А если думаешь, не спрашивай.

Понятно. Лет ему теперь много-премного. Столько, что лучше и не знать. И говорить об этом он не очень-то хочет. У него должны быть жёлтые выцветшие глаза невозможно древнего существа, состарившегося в злодеяниях, и я совсем не должна понимать его, и интересоваться он должен загадками мироздания — да ещё властью, может быть.

Но глаза у него, как чёрные луны. Они молодые, счастливые и прекрасные, и надувается он, как глухарь на токовище. Вот это любовь, да…

— Что ж ты не ела? Меня ждала?

— Я простой человек, но понимаю, что в гостях надо подождать хозяина…

— Счастлив, что ты ощущаешь себя дорогой гостьей. Но церемонии ни к чему — я тоже простой… орк. Пошли, жрать ужасно хочется. Я же живой совсем недавно, всё никак не могу надышаться и наесться. Поесть-то ты со мной не откажешься?

И жизнерадостно, не ожидая ответа, двинулся к столику. С которого еда только что не свешивалась.

Кормили сегодня молодой бараниной, тушёной в соке недозрелого винограда, опознанного мной по ягодкам. Любопытно, в моём мире в средневековой европейской кулинарной традиции всё, что можно, щедро заливалось «вержю», кислым соком незрелого винограда, а тут стол вроде восточный; во всяком случае, мясо на лепёшке, пропитанной соусом, лежит… щас заценим. Гарниром к баранинке полагалась сильно охлаждённая и щедро наперчённая половинка дыни, в которую гостеприимец Ганконер тут же воткнул ложку и подвинул дыню ко мне поближе. Как к дорогой гостье. Аппетита у меня вроде бы не было из-за переполоха в теле и в голове, но такие изыски заинтересовали, и аппетит появился. Как там: «…в церкви не было места. Взошел городничий — нашлось».

— Божественно. Где ты украл повара?

— Почему сразу «украл»? Купил, — с достоинством возразил Ганконер, разливая по бокалам что-то тёмное, как кровь, и протягивая кубок, — попробуй, дивная гармония.

Вдохнув головокружительный аромат, поняла, что это красное вино, не из винограда, а из чего-то ещё, терпкое, сладкое и очень густое.

— Из чего оно?

— Из яблок Дэркето.

А! Помню, из этих яблочек была сделана начинка для июньских пирожных, считающихся афродизиаками. Не стоит налегать. Попробовала и отставила кубок.

— Божественная, ты не распробовала, выпей ещё.

Глянула из-под ресниц на прекрасное лицо Ганконера. Уголки его губ подрагивали лёгкой улыбкой. А ведь он не знает, что я знаю. Лукавые сидхе…

— Для хорошего настроения надо выпить весь кубок и запить малюсенькой стопочкой горской настойки, — рядом с кубком была поставлена и правда крохотная стопочка с чем-то прозрачным, резкопахнущим.

Взяла стопочку и прищурилась на светлячка сквозь неё. В щемящей золотистой прозрачности пылинками кружилась взвесь виноградной мякоти. Ага, это я сейчас, по замыслу душки Ганконера, тяпну кубок вина Дэркето и заполирую его чачей. Вне всякого сомнения, настроение улучшится до невозможности. Ну нафиг, это мы уже проходили. С владыкой Трандуилом. Я благостно кивала и слушала, как Ганконер предлагает заесть композицию шербетом. Ой, мороженое! Мороженое я буду! Потянулась к бледно-зелёной ледяной массе — и из вазочки пахнуло холодом и крепчайшим алкоголем.

Отшатнувшись, как вампир от креста, не выдержала и с сердцем спросила, зачем инкубу пытаться одурманить женщину вином. Ганконер еле слышно разочарованно выдохнул, но ответил:

— Я могу одурманить тебя колдовством, но не хочу насильно. А если ты выпьешь и опьянеешь — к тому, значит, было твоё желание.

Мда. Эльф. Причём в худшем смысле этого слова.

— Моего желания нет, эру Ганконер, — разозлившись, постаралась сказать это как можно холоднее, — если ты не против, я пойду спать.

— Против. Ты выспалась, и тебе будет скучно, если сейчас ты уйдёшь, рассердившись. Побудь со мной. Тут всё равно нет для тебя другого общества.

Огорчаясь, буркнула:

— Да, в гареме этом народу немного: я да ты…

Ганконер, опустив ресницы (как темны тени от них на его щеках!), усмехнулся и, прихлёбывая из кубка, внёс уточнение:

— В гареме один человек: ты. Я владелец