100 магнитоальбомов советского рока - Александр Исаакович Кушнир

Мамонов впал в продолжительный запой, причем настолько сильный, что музыканты уже начали свыкаться с мыслью, что запись в очередной раз не состоится.

Но в группе «Звуки Му» периодически случались чудеса. В последний «день ожидания», когда Шумов уже начал демонтаж аппаратуры, в студии на Николиной горе неожиданно возник Мамонов. На нем было надето мучительное выражение лица, которое недвусмысленно свидетельствовало о том, каких усилий ему стоило забыть о досуге и целиком сконцентрироваться на работе. К слову, часть песен из «Простых вещей» являлась прямым отражением его тогдашнего образа жизни: «Бутылка водки», «Шуба-дуба блюз», «Красный черт». «Художник должен серьезно относиться к жизни, а к работе — с некоторой долей легкомыслия, — любил говорить идеолог «Звуков Му» в те времена. — Тогда и получается все легко».

Одной из сильных сторон Мамонова было его умение включать в экстремальных ситуациях дополнительные волевые рычаги. Работа в студии закипела, и дело оставалось за малым — записать программу с наименьшим количеством ошибок музыкального плана, сохранив на пленке концертное обаяние «русских народных галлюцинаций» и «неакадемического вокала» Петра Николаевича.

Надо отдать должное Шумову, который на начальном этапе постарался создать музыкантам максимально комфортные условия. Во-первых, лидер «Центра» сделал фактически невозможное, сумев переубедить Мамонова отказаться от идеи записи поодиночке.

«Оттачивать каждую ноту в группе “Звуки Му” было совершенно нереально, — вспоминает Шумов. — Все предыдущие записи были обломаны вследствие маниакального желания лидера сыграть все ровно и правильно. Поэтому я сказал Мамонову: “Петя! Ни ты, ни все остальные играть толком не умеете. А когда вы играете вместе, вы себя чувствуете более уверенно, и у вас лучше получается”».

После того, как Мамонов нехотя согласился записываться сессионно, весь последующий процесс был разделен на три этапа. Вначале на пленку фиксировалось максимальное количество инструментов, затем накладывались отдельные клавишные или гитарные соло и, наконец, в последнюю очередь записывался вокал.

«Ребята, не ссыте! Играйте, как вы играете на концертах, — благословил Шумов музыкантов перед нажатием кнопки record. — Все будет хорошо».

Его уверенность передалась участникам группы, которые большинство композиций записали (как им тогда казалось) с первого дубля. Тут Шумов пошел на небольшую хитрость. Как говорится, только гений может позволить себе роскошь быть цельным, последовательным и счастливым. Обыкновенный человек должен быть гибче. Когда перед началом записи очередной песни музыканты делали два-три тренировочных прогона, плут Василий незаметно включал магнитофон, на который фиксировал как черновые трэки, так и «настоящую» запись. Возможно, Шумов нарушал определенные этические нормы, но зато в нескольких случаях («Красный черт», «Бумажные цветы») ему удалось воспроизвести первоначальную магию композиций.

...Запись «болванки» выглядела следующим образом. Каждый из музыкантов играл свои партии, а Мамонов пел без микрофона, пританцовывая и выплевывая изо рта свои знаменитые бесчеловечные тексты: «Я никого не боюсь, надевая красивый костюм / И потихоньку смеюсь, оставляя в шкафу свой ум».

«Когда Мамонов на самых первых репетициях «Звуков Му» начинал вытворять секс с микрофоном, он распугал немалое количество сотрудничавших с нами музыкантов, — вспоминает Хотин. — Люди быстро покидали группу, потому что это было страшно круто. Это были минуты какого-то настоящего откровения, далекого от рационального восприятия и чуждого по своей природе этому миру».

По воспоминаниям музыкантов, в первые дни сессии Мамонов записывался, скрипя зубами. Следствием продолжительной алкогольной экскурсии стало определенное истощение его внутренних ресурсов. Понадобилось несколько дней для того, чтобы организм идеолога окреп и включился в работу в полную силу. К этому времени запись нескольких инструментальных треков уже была завершена. Шумову на этой стадии было особенно нелегко, поскольку ему постоянно приходилось маневрировать между эстетическими запросами музыкантов и их техническими возможностями.

К примеру, Лелик Бортничук, который на ранней стадии «Звуков Му» выглядел в команде инструментальным аутсайдером, к 1988 году оказался одним из самых нестандартно мыслящих гитаристов Москвы. Все гитарные вкрапления на «Простых вещах» он записывал с первого раза — особенно эффектными получились его партии в «52-м понедельнике» и «Бутылке водки». В свою очередь, Александр Липницкий, который, как известно, впервые взял в руки бас-гитару в 31 год, периодически тормозил процесс. Так, композиция «Диатез» была записана с последней, двадцать какой-то по счету попытки, когда всем казалось, что линию баса зафиксировать так и не удастся.

Еще одна проблема — с точки зрения Шумова — заключалась в идентичности студийного звучания гитары Лелика Бортничука и клавиш Паши Хотина. Действительно, Бортничук использовал целую кучу примочек, и многие из них сливались по тембру с клавишами. В свою очередь, у Хотина голова была забита тем, чтобы придумать в ряде композиций студийные аранжировки, более утонченные в сравнении с их концертной версией. (В частности, на «Источнике заразы» впервые была применена джазово-латинская партия клавиш). И когда Шумова не устраивали какие-то краски в звучании хотинской Yamaha DX-7, Паша начинал применять тембры с картриджа, которые ему незадолго до записи подарил Брайан Ино. Позднее Хотин очень гордился этими искаженными, перевернутыми тембрами, которые, к примеру, на «Досуги-буги» оставили от стиля буги лишь смутные позвякивания.

Хотин вместе с барабанщиком Лешей Павловым составлял в «Звуках Му» джазовую фракцию. Он пытался внести в мамоновскую психоделию необходимое стилистическое разнообразие, добавляя в мелодии элементы свинга, фанка («Курочка-ряба») и рэггей («Цветочки-лютики»). К определенному усложнению ритмического рисунка стремился и Леша Павлов, отмеченный вскоре Джоном Полом Джонсом как «лучший музыкант “Звуков Му”». В студии Павлов играл на половине вещей литавровыми палочками с мягкими наконечниками, создавая нестандартный для того времени барабанный звук — мягкий и в то же время упругий.

Будущий кришнаит, рэппер и трубач в одном лице, Леша Павлов довольно настороженно воспринимал продюсерские методы Шумова.

«В голове у Васи идеал звука был совсем другой, чем у нас, — вспоминает Павлов. — Мы были настроены на какую-то определенную чуму, а он пытался сделать так, чтобы все было сыграно правильно. Со стороны Шумова существовало определенное давление. Он как бы «давал знатока» в записи, сразу поставив процесс на быстрые и профессиональные рельсы, порой обламывая какие-то интересные идеи. Ведь это была для нас первая запись, и все в ней ценили каждый свой звучок, каждый удар, каждую ноту».

Наверное, это правильное замечание — особенно в отношении того, как Шумов записывал голос Мамонова. В этих вокальных партиях не было ни единой ошибки с точки зрения законов сольфеджио, но зато напрочь исчезла псевдовульгарность, похоть и безумие «концертного Мамонова». Как выяснилось позднее, вокал оказался стерилизованным не случайно.

Голос накладывался по ночам, когда в студии оставалось всего два человека — Мамонов и Шумов. И когда при