Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Вот почему так сильны духом верующие. Но Эжени к тому времени уже потеряла веру в Бога или, вернее, усомнилась в нем; она зацепилась за самый краешек обрыва над пропастью, в которой я – владыка; еще один слабенький толчок, и она оказалась бы уже в моей власти, что, впрочем, не замедлило произойти. Прежде чем рассказать тебе об этом последнем усилии зла, мне нужно дать краткое описание тех, кто окружал Эжени в Лондоне.

Богатого коммерсанта, затеявшего в английской столице строительство дома французских мод, иначе говоря – магазина, где продавалось все, что только может женщина пожелать, звали Легале. В Париже он владел процветающей фирмой, руководство которой он доверил на время своего отсутствия жене и дочери Сильвии. Теперь он заложил основу лондонского отделения, поручив директорство своей сестре, госпоже Бенар. Итак, имена действующих лиц определены, и я продолжу рассказ, ибо, хозяин, время-то, к сожалению, бежит быстро, ночь уже в самом разгаре, тебя поджидает очень торжественный момент, потому оставаться в неведении никак нельзя. Эта самая госпожа Бенар была вдовой дирижера одного из ваших знаменитых театров и еще до замужества водила дружбу со многими актерами и актрисами. По прибытии в Лондон она возобновила кое-какие старые связи, и вскоре в ее доме сформировалось необычное общество: несколько французских негоциантов, обосновавшихся в Англии, и случайно оказавшиеся здесь актрисы. Среди последних была и госпожа Фире, преждевременно состарившаяся от бурного образа жизни: рядом с ней Беру, запродавшая собственную дочь сообществу двенадцати, показалась бы невинным агнцем. За глаза ее звали не иначе как ходячим блудом. Обеспечив госпоже Бенар сбыт продукции среди самых рьяных лондонских модниц, Фире удалось стать как бы своей в ее доме. В то время, а это было в начале тысяча восемьсот пятнадцатого года, за французскую шляпку, французское платье или шейный платок платили бешеные деньги – для британских женщин все французское было последним писком. Мужчины смотрели на моду по-своему: любовница-француженка для денди являлась первым признаком настоящей фешенебельности и оставляла далеко позади беговых рысаков и бесчисленных грумов. Все вновь прибывшие из Франции девушки расхватывались по бешеной цене, и безумный спрос поднимал ее день ото дня. Госпожа Фире, услышав о прибытии госпожи Бенар со свитой юных и прекрасных девиц, поняла, что сможет урвать на этом деле хорошие комиссионные. Не прошло и месяца со дня приезда госпожи Бенар, а среди лондонских волокит только и было разговоров и споров о том, кому достанутся хорошенькие француженки: заключались пари, ставки росли. Госпожа Бенар, желая избавить от искушения как девушек, легко поддающихся соблазну, так и тех, кого такой соблазн мог бы только оскорбить, то ли из добродетельного рвения, то ли исходя из здравого смысла расчетливой коммерсантки, решительно пресекала все попытки посторонних проникнуть в примерочную, в которой она запирала работниц и куда допускались только леди.

Но вместе с леди открыто проходила и госпожа Фире, которая обещала предоставить Эжени лорду Стиву, увидевшему однажды миловидную француженку в Эрджил-Рум. Не думай, однако, что Эжени из нужды в развлечениях или от любви к удовольствиям попала в этот пользовавшийся покровительством самых влиятельных персон театр, где играли тогда французские актеры, – пройти на спектакль можно было только по особому приглашению. Но бешенство по отношению к французским модам было настолько заразно, что даже герцогиня, которая ни за что не допустила бы присутствия в театре джентльмена сомнительного ранга, употребляла все свое влияние, чтобы пригласить торговку Бенар, чтобы та снабжала ее последними новинками на два дня раньше, чем других.

Как правило, госпожа Бенар брала с собой самых элегантных своих модельерш, наряжая их с редким изыском и таким образом оформляя, если можно так выразиться, наглядную витрину для своего магазина. Пригожая, очаровательная Эжени, в ослепительном уборе собственной красоты, как нельзя лучше подходила для этой роли, и, несмотря на все сопротивление, госпожа Бенар неизменно вынуждала ее выходить в театр. Вот так лорд Стив и увидел Эжени. Меж тем пронеслись два месяца, как бедная девушка жила в Лондоне. Несколько раз она посылала узнать у лорда Ладни, не приехал ли его сын, но ей неизменно отвечали, что Артур еще во Франции. Безумная надежда, которой жила несчастная, гасла день ото дня, ее обычная грусть мало-помалу перешла в полный упадок духа, когда однажды вечером к ней подошла госпожа Фире, спросив как бы между прочим, не замечала ли Эжени в магазине одну весьма посредственную танцовщицу. Эжени ответила, что да, припоминает. И тогда госпожа Фире после обсуждения невыразительной осанки и других явных недостатков танцовщицы перешла, громко удивляясь, к рассказу об огромном состоянии, которое на нее недавно свалилось. Знатнейшие господа, все – миллионеры, перессорились из-за нее, и в конце концов она досталась одному лорду, подарившему ей дом, множество слуг и лошадей. Эжени, вполуха прислушиваясь к рассказу, апатично отозвалась в ответ:

«Она, верно, счастлива…»

Старая плутовка, приняв эти ничего не значащие слова за выражение тайной зависти, продолжала:

«Так вот, крошка моя, все это не идет ни в какое сравнение с тем, что, как мне известно, готов сделать для любимой женщины один лорд. Для начала – тридцать тысяч ливров ежегодной ренты, причем надежной, такой, что никто и никогда у нее не отберет. Кроме того, на все то время, что она будет с ним в Англии, – особняк в Лондоне, замок за городом, два роскошных выезда по четыре лошади в каждом, драгоценности, свита, как у особы королевских кровей, и, наконец, денег столько, сколько не надеется получить самая отъявленная фантазерка».

«И кто же счастливица, внушившая такую пылкую страсть?» – равнодушно спросила Эжени, склонившись над работой: в тот момент она сметывала складки парчового платья.

«Счастливица – вы, а счастливчик – лорд Стив».

И прежде чем Эжени сообразила, в какой форме ей подобает отвергнуть предложение, старая сводня быстро удалилась, повторяя про себя любимую поговорку о своем грязном ремесле: «Ну вот, закваска брошена в тесто; нужно немного подождать, пусть забродит». Искусная мошенница прекрасно понимала, что подобные предложения не принимаются тут же, немедленно, а первоначальный негодующий отказ частенько влечет за собой согласие, о котором, как правило, вслух не говорят.

В душах, подобной душе Эжени, такие предложения не вызывают мук искушения, но становятся причиной самоубийственных сомнений, наглядно демонстрируя, чего можно добиться с помощью порока и до чего доводит добродетель.

Несмотря на отвращение, испытанное Эжени, ее сознание было отравлено, и вскоре, в череде тягучих дней, в тяжелых думах о пропавшем Артуре, мучительные сомнения в том, что же такое благо, завладели ее умом; дошло до того, что она чуть было не поверила в свою способность докатиться до греха. Но набрать настоящую силу искушению мешало присутствие пособника. Эжени, которая из уязвленной гордости осмелилась бы, может быть, и сама пойти к мужчине, чтобы предложить себя, отступила в основном перед мыслью, что такая карга, как госпожа Фире, будет участвовать в этом и так некрасивом деле. И потому при встрече со старой греховодницей она заставила ее замолчать, причем с презрением, которое госпожа Фире приняла как должное, но не посчитала непреодолимым. Меж тем грусть Эжени не осталась незамеченной: ночи, проводимые в рыданиях, портили миловидное личико и подтачивали шаткое здоровье. Госпожа Бенар дала ей понять, что не будет возражать против ее отъезда во Францию, несмотря на возможные убытки торгового дома – уж очень привязались лондонские красотки к столь юной и эффектной француженке, которая, казалось, позабыла о своей красоте.